Бруклинские глупости. Пол Остер

Известие о внезапной смерти Смита обрушилось на него как снег на голову, и он запаниковал. Конечно, еще оставался запас нераспроданных работ, но через год, а то и меньше он иссякнет, и что тогда? Галерея «Братья Дункель» оказалась на грани банкротства, а к Бет, уже выкинувшей немалые деньги на это предприятие, Гарри обратиться не мог. Без Смита, не сегодня, так завтра, галерея должна была пойти на дно. Правда заключалась в том, что Гарри так и не научился азам бизнеса. Всецело положившись на вздорного Смита, он рассчитывал и впредь сорить деньгами за его счет (закатывать вечеринки на двести человек, летать на частных самолетах и ездить на машине с личным шофером, делать безрассудные ставки на третьеразрядных художников, отваливать стипендии «молодым талантам», чьи работы никто не покупал), да вот беда, остался вдруг без курицы, которая несла золотые яйца.

      И тут Драйер выступил с планом спасения патрона. Он понял: на одном сексе далеко не уедешь, надо стать поистине незаменимым, тогда и с его карьерой будет все в порядке. При всем своем холодном интеллектуализме Драйер обладал природными талантами рисовальщика и колориста, которые он принес в жертву своей внутренней установке: главное в искусстве – строгость и точность. Он на дух не выносил Смита с его избыточным романтизмом, с его вычурностью и псевдогероикой, но это вовсе не значило, что при желании он не сумел бы сработать в чужеродном стиле. Так почему бы не продолжить дело Смита за самого Смита? Так сказать, последние полотна безвременно погибшего мастера. Выставить их публично, конечно, чересчур рискованно (рано или поздно это дойдет до вдовы Смита, и их блеф будет разоблачен), а вот сбывать по-тихому коллекционерам – это гарантированный доход, и Валери Смит ничего не узнает.

      Поначалу Гарри проявил сдержанность. Он оценил блестящий ход, но были и опасения – его смущала не сама идея, а способность парня ее осуществить. Несовершенная подделка, неполноценный клон – и Гарри в тюряге. Драйер пожал плечами с таким видом, будто он сам к этой шальной мысли не отнесся всерьез, и перевел разговор на другую тему. А спустя пять дней, когда Гарри наведался в студию с привычным дневным визитом, художник сдернул покрывало с первого «оригинала» Алека Смита, и потрясенный дилер вынужден был признать, что он недооценил своего протеже. Драйер словно заново родился как двойник покойного: отказался от всего личного, чтобы стать вторым Смитом с его душой и мыслями. Это был настоящий театр, нечто сродни колдовству, перед которым Гарри испытал трепет и благоговение. Драйер не просто передал букву и дух смитовских полотен, воспроизвел один к одному его кинжальные мазки, насыщенный цвет и даже случайные «кляксы», он пошел дальше самого Смита, сделал за него следующий шаг, написал картину, которую тот написал бы сам двенадцатого января, если бы накануне не прыгнул с крыши дома.

      За шесть месяцев Драйер написал еще двадцать семь живописных полотен, а также несколько