Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус. Андрей Посняков

костры, и сидевшие у костров воины, даже звезды – и те были смешные, веселые, что уж говорить о луне! Толстощекая, с лучистыми, заплывшими жиром, глазами, она хохотала так громко, с такой непонятной наглостью, что Ремезов, подняв голову, даже погрозил ночному светилу пальцем – мол, нечего тут, как лошадь монгольская, ржать!

      Погрозил, да на ногах не удержался, запнулся, упал…

      Вылетевшая из ночи стрела, скользнув мимо, ударила в ствол толстого, росшего неподалеку вяза, да так там и застряла, дрожа с такой неудержимой злобою, словно бы всерьез переживала свой промах, словно имела мозги… коварные, как у ядовитой змеи. Хотя… какие там у змей мозги!

      Ничего не заметив, Ремезов поднялся на ноги, что неожиданно для него оказалось не так-то просто и потребовало недюжинных, прямо-таки цирковых, способностей. Ноги почему-то не слушались, разъезжались – и Павел еще пару раз падал… и снова не увидел мелькнувшей стрелы, и не слышал свиста… впрочем, она и не свистела, стрела-то, пущенная неизвестно кем. Снова ударила в вяз, на этот раз ближе к корням – задрожала…

      Боярин снова упал. И так от того весело было – главное, голова-то ясная абсолютно, и звезды, и яркая насмешливая луна, и тишина вокруг – лишь слышно было, как перекликались иногда часовые, да откуда-то издалека доносилась протяжная монгольская песня, этакий бесконечный степной блюз – «еду, еду, еду я-а-а-а»… Нет! «Еду-еду» – это все-таки «Чиж и компания», а тут – степняки, монголы… Но слова, похоже, все те же – о чем еще петь кочевникам? Конечно же – еду, еду…

      За овражком, в кусточках, таились в ночной тьме двое здоровых парней-оглоедов. Широкие плечинушки – косая сажень – морды одинаково круглые, на обоих парнягах – треухи, а глаза – у одного светлые, навыкате, у другого, как болотная жижа – зеленовато-карие. А вот бороденки одинаковые – реденькие, клочковатые, будто пух. Молодые парни-то, еще в полную взрослую силу не вошли. Лет по двадцать есть, верно, или больше чуток, самую малость. Мускулистые, сильные, лица вполне славянские, и, если б Ремезов их вдруг увидал, ежели разглядел бы, то уж точно отметил бы – печатью интеллекта не обезображены. Простые такие деревенские лица, добрые… относительно.

      Вот один из парняг снова наложил на тетиву стрелу…

      – Погодь, – тут же прошептал другой. – Дождись, покуда подымается.

      – Э, не ори под руку!

      – Кто орет? Я? О, глянь, глянь… встает… кажется. Эх! Упал! Вот ведь пьянчуга.

      – Уж так. Недаром говорят – пьяным сам Бог помогает.

      – Или – черт.

      – Пусть тако… – лучник снова прицелился. – А вот пождем маленько… и…

      – Тихо! – его напарник вдруг насторожился. – Кажись, идет кто-то. К нам – слышно! – идет.

      – Да кому тут идти-то? Кто знает?

      – А идет! Сам-то, глухая тетеря, не слышишь?

      – Сам ты тетеря… А ну-ка, давай-ка мы туда – стрелу! Оп…

      – Не! – второй перехватил лук. – Сейчас, дождемся, подкараулим… коли к нам – так имаем, а там… А там – видно будет!

      Парни переговаривались шепотом, так что барахтавшийся в снегу Павел