Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус. Андрей Посняков

вперед правую ногу, кулаки сжала, вот-вот и заедет дядюшка в ухо, а что – такой уж грозной да гневливый вид у нее сделался – аж жуть! Впрочем, на боярина Онфима Телятыча впечатления все это не произвело ровным счетом никакого.

      Потеребив бороду, он снова позвал слугу:

      – Охрятко! Где там тебя черти носят, псинище?!

      – Здесь! Здесь я, батюшко, здесь. Вона, бегу ужо.

      С глиняным жбаном в руках рыжий слуга ужом проскользнул в приоткрытую дверь.

      Онфим Телятыч пил долго, шумно вздыхая и неодобрительно поглядывая на племянницу. Напившись, протянул жбан:

      – Пей, дщерь.

      Девчонка повела плечом:

      – Обойдуся!

      – Ну, как знаешь.

      Махнув рукой, боярин посмотрел на служку:

      – Охрятко, Пахома с Карякой покличь!

      – Сделаем, батюшко!

      Рыжий тут же усвистал прочь, за дверью послышался крик… Двух огроменных долболобов – Пахома с Карякой – долго звать не пришлось: оба несли службу у хозяйского крыльца, откуда и явились ретиво, преданно поглядывая на боярина одинаковыми пустыми глазами.

      – Девку – в амбар! – тут же распорядился Онфим Телятыч. – Да стеречь, ужо у меня, смотрите!

      Парни разом поклонились.

      Боярин ухмыльнулся, оборачиваясь к строптивой племяннице:

      – Ну, что стоишь, дщерь? Пшла!

      – И пойду! – сверкнули жемчужно-серые глазищи, руки в кулачки сжались.

      – Но, но, ты не зыркай!

      – Лучше в амбаре с голоду помереть, чем за Павлуху замуж!

      – Иди уж! – Онфим Телятыч аж притопнул ногою, даже хотел было выругаться, но постеснялся висевшей в углу иконы Николая Угодника, на которую и перекрестился широко и смачно, заступничества и помощи попросил: – Ой, святый батюшка, помоги! А уж Онфим Телятников заботами своими приход не оставит, чем могу – помогу. Лишь бы дело сладить! Ах как бы хорошо все устроилось: к моим-то пастбищам – да Пашкин заливной лужок, к сенокосам – пожню… Да и за пожней у Павлухи – не одна болотина, еще и лесок – а там и дичь, и грибы и ягоды. Девок-челядинок послать… Уф! Лишь бы сладилось все, лишь бы сладилось. А? Как мыслишь, Охрятко?

      Проводив взглядом вышедшую из горницы Полинку, слуга тряхнул рыжей челкою:

      – Непременно все сладится, батюшка боярин, непременно! Павлуха Заболотний – зол, жаден… да глуп – о том все знают. А Полинка – девка не дура.

      – Не дура, так, – согласно кивнул боярин. – Одначе строптива больно! Ни-чо. Мы строптивость-то еённую сбавим. В амбаре денек-другой посидит, подумает – сама за Павлуху попросится!

      – То так, боярин-батюшка, то так!

      Скрипнув, затворилась за строптивой боярышней тяжелая дверь. Слышно было, как пустоглазые оглоеды, хмыкнув, подперли дверь колом.

      – Ишо б во-он ту щель заколотить, – задумчиво произнес кто-то из парней.

      – Которую?

      – Да эвон, под крышей. Вдруг да выберется?

      – Не выберется, Пахоме. Что она, кошка, что ли?

      Хм… что там за щель-то?

      Дождавшись, когда глаза немного привыкнут