Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус. Андрей Посняков

же касаемо крестьян – смердов и прочих, – то для них и это даль несусветная, почти что край света.

      Там, в храме Бориса и Глеба, боярин один был со свитою: чернобровый, пожилой – лет сорока – мужчина в длинной, крытой узорчатым аксамитом, собольей шубе. Все, молясь, на Павла посматривал искоса, потом, на улице уже, подошел:

      – Не Петра ль Ремеза, боярина, сынок?

      Ишь ты, узнал.

      Павел не стал отпираться, признался – мол, он самый.

      – А язм – Кречетов Иван, сосед ваш, – улыбнулся в бороду боярин. – О-от таким малым тебя еще помню.

      Показал рукой – от земли на вершок, потом посмурнел:

      – Мыслю, не ведаешь ты, Павлуша, о том, что батюшка твой, Петр Ремез-боярин – два дня уж как помер!

      – Как помер?! – эхом откликнулся молодой человек, еще не зная, каким образом на сию худую весть реагировать.

      С одной стороны, полагалось бы изобразить сыновнее горе, а с другой… все ведь знали, что отношения меж старым боярином и его юным отпрыском добрыми назвать уж никак было нельзя. И все же, наверное, лучше было бы лицемерить. Павел и хотел уж было закатить глаза да скорбно поджать губы, однако не дали:

      – Да вот так, преставился батюшка твой Петр Ремез, – боярин перекрестился, оглянувшись на храм.

      Ремезов поник головой:

      – Пойду-ка, за упокой свечку поставлю.

      – И то дело, – Кречетов одобрительно тряхнул бородою и, чуть подумав, справился: – А ты что ж, не у себя в Заболотьях?

      – Да нет, – пожал плечами Павел. – Так, ездил тут по одному делу.

      Большего, естественно, не сказал – зачем посторонним людям знать о его заботах?

      – А братья-то твои, Анкудин с Питиримом, гонца в Заболотье послали. За тобой – на похороны позвать. Ай-ай-ай, – боярин почмокал губами. – Промахнулись. Хорошо хоть я тебя по случайности встретил, езжай-ка, брате, в Ремезово, к отцу – не с живым, так хоть с мертвым помиришься.

      От такого совета деться было абсолютно некуда, пришлось поворачивать в родовую вотчину, правда, всех дружинников Павел с собой не взял – пущай себе едут домой, что им там, на чужих поминках делать? Оставил только Митоху – он все равно чужак, да Окулку-ката – тот сам с боярином вызвался, ох, и любопытственный же был человек! Так и поехали втроем – все лучше, чем одному-одинешеньку.

      Большое – в пятнадцать дворов – село Ремезово, с деревянной худой церковью и укрепленной высоким тыном боярской усадьбой, встретило новых гостей колокольным звоном. Как раз поспели вовремя – в церкви творили молебен за помин души новопреставившегося Ремезова Петра, слуги старого боярина Павла узнали – проводили к амвону… Там он и встал, рядом с двумя молодцами – сутулым, седым – и толстощеким, кудрявым. Судя по тем отнюдь не отличавшимся особым добродушием взглядам, которые молодцы время от времени бросали на молодого боярина – это и были его родные братья, Питирим с Анкудином.

      Как вскоре выяснилось, мыслил Ремезов верно: Анкудин оказался сутулым и седым, а Питирим соответственно