Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус. Андрей Посняков

да что еще сделать осталось. Ну, пока страда была главным-то делом, а уж на потом, на осень, Ремезов замыслил хорошенько поправить частокол и, по возможности, ров вырыть, вообще, сделать усадебку честь по чести – с запасами продовольствия, с убежищами для людей, с подземным потайным ходом.

      – Микитка Обросима сын, закуп, проспал вчерась, да и работал на току нерадиво, – нудным голосом перечислял провинности «людишек» тиун. – Палок ему иль постегать плеткой?

      – Постегать, так, для острастки, несильно, но больно. Окулко-кат знает, как.

      Вот это еще было одно открытие Павла – палач Окулко. Сей нелюдимый с виду угрюмец-бородач на поверку оказался совсем неплохим человеком, добрым и даже в чем-то душевным, относившимся к своим кровавым обязанностям с убеждением философа-стоика – ну, кому-то ведь нужно!

      А ведь действительно – нужно, как же без палача, как же без наказаний-то? Ремезов все же имел немалый житейский опыт и такую необходимость признавал. Средневековые люди – они как дети малые, во всем надеются на своего родителя – боярина или князя – пусть тот скажет, пусть тот за них все решит, и накажет – когда есть за что. Как же без кнута-то? Совсем все вразнос пойдут… вон, в школе российской осатаневшие от безнаказанности подростки давно уже учителей ни во что не ставят. И как таких учить? А никак. Классно-урочную систему – основу современной школы – Ян Амос Каменский изобрел аж в семнадцатом (!) веке, когда без насилия ничего и не мыслилось, а дети вообще за людей не считались. И вот это семнадцатого века детище без смазки – все того же насилия – дает явный сбой, что бы там ни утверждали. Недоучек полно, и по-другому не будет – либо всю систему менять. А, пожалуй, и пора уже – сколько ж можно, с семнадцатого века-то?! Да и сама система-то – пытка, не хуже плетей. Любого взрослого взять. Да заставить сорок пять минут просидеть, сложив на парте руки – через пару уроков точно волком выть захочется, а к концу шестого – запустить чем-нибудь тяжелым в учителя. Ни тот, ни другой не виноваты – система такая. Добро пожаловать в семнадцатой век – ноу-хау.

      – Пусть, пусть постегает Окулко, – слушая тиуна, рассеянно кивал молодой человек. – Розга ум вострит, память возбуждает и волю злую в благо преломляет!

      – Эк ты сказал, господине! – непритворно восхитился тиун и тут же наябедничал: – Окулко-кат уж третий день Демьянке Умнику не дает проходу.

      – О как! – удивился Ремезов. – И чего ж хочет?

      – Да восхотел умней всех быть! – Михайло-рядович дребезжаще рассмеялся. – Кат, а туда же, к парню пристал – грамоте, мол, поучи.

      – Грамоте? Что ж, дело хорошее, – пригладив волосы костяным гребнем, Павел одобрительно качнул головой. – Хочет – пущай учится, я Демьяну скажу.

      Рядович рассеянно заморгал:

      – Да как же так, батюшко? Каждый ведь должен свое место знать. На что кату грамота?

      – Кстати, и ты с Окулкой на пару учиться пойдешь. К тому же Демьяну.

      – Я?!

      – Ты, ты, – пряча улыбку, невозмутимо подтвердил