Русский путь братьев Киреевских. А. Малышевский

скрывайся!» – я взывал;

      Непреклонная сокрылась;

      Якорь был – и тот пропал.

      Все оделось черной мглою;

      Всколыхалися валы;

      Бездны в мраке предо мною;

      Вкруг ужасные скалы.

      «Нет надежды на спасенье!» —

      Я роптал, уныв душой…

      О безумец! Провиденье

      Было тайный кормщик твой.

      Невидимою рукою,

      Сквозь ревущие валы,

      Сквозь одеты бездны мглою

      И грозящие скалы,

      Мощный вел меня хранитель.

      Вдруг – все тихо! мрак исчез;

      Вижу райскую обитель…

      В ней трех ангелов небес.

      О спаситель-Провиденье!

      Скорбный ропот мой утих;

      На коленах, в восхищенье,

      Я смотрю на образ их.

      О! кто прелесть их опишет?

      Кто их силу над душой?

      Все окрест их небом дышит

      И невинностью святой.

      Неиспытанная радость —

      Ими жить, для них дышать;

      Их речей, их взоров сладость

      В душу, в сердце принимать.

      О судьба! одно желанье:

      Дай все блага им вкусить;

      Пусть им радость – мне страданье;

      Но… не дай их пережить[138].

      Е. А. Протасова увидела в этой песне намек на чувства исполнителя к своей дочери и на свой отказ в их свадьбе; Екатерина Афанасьевна объявила дочери о невозможности брака между дядей и племянницей, а Жуковскому о запрете посещать Муратово.

      Чувство одиночества и покинутости охватило В. А. Жуковского. Никакие гражданские устремления в год военного лихолетья не могли заглушить чувство личного несчастья. Даже из действующей армии, как только возникла оказия, он вырвался на два дня в Муратово, чтобы, по возможности, сгладить возникшие неприязненные отношения. Но Екатерина Афанасьевна Протасова продолжала обращаться с Жуковским сурово, особо подчеркивая свою набожность, что еще больше раздражало Василия Андреевича. «Говеть не значит: есть грибы, в известные часы класть земные поклоны и тому подобное, – писал он в своем дневнике 25–26 февраля 1814 года, – это один обряд, почтенный потому только, что он установлен давно, но пустой совершенно, если им только и ограничится говенье. Оно имеет для меня совсем другое значение. В эти дни более, нежели в другие, должно быть в самом себе, обдумать прошедшую жизнь, рассматривать настоящее и мыслить о будущем и все это в присутствии Бога. Вот что есть пост. И так только, а не иначе, можно себя приготовить к священному таинству исповеди и причастия».

      И далее о своей неизлечимой грусти: «Смотря на прошедшее вообще (частные, мелкие недостатки и проступки в сторону), я не имею причины упрекать себя ни в чем таком, чтобы оставляло на всю жизнь раскаяние; но и только. Всю прошедшую жизнь мою можно назвать потерянною – для меня потерянную; я мог бы быть совсем не то, что я теперь. Начинать быть новым теперь поздно; можно бы быть лучшим – вероятно, что и то не удастся. Но при всей бесплодности прошедшего мое будущее могло бы быть прекрасно.

138

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. 46.