Последняя любовь президента. Андрей Курков

я помощнику, и он тут же заглядывает в ванную комнату.

      – Виски, – говорю ему.

      – Со льдом?

      – Без.

      Странное это удовольствие: виски отдельно, лед отдельно.

      Хочется чего-то еще, чего-то стихийного, способного вызвать в теле резонанс.

      Я прошу помощника включить музыку. Он знает мой вкус и уже ориентируется в моем настроении. В этом умении ему не отказать.

      «О, если б мог выразить в звуке!» – опускается из встроенных в потолок динамиков мужественный бас Федора Шаляпина. Вот он, резонанс тела. Я ощущаю легкую дрожь – доказательство, что я слушаю и слышу этот голос не только ушами, но и всей кожей, всем своим охлажденным в ванне со льдом естеством.

      «Интересно, он бил женщин? – думаю я о Шаляпине. – Наверняка бил! Под горячую руку. Конечно, бил только самых близких, любимых. В гневе и в страсти. Это было бы красиво – увидеть вживую разгневанного Шаляпина, заносящего сильную руку над испуганной хрупкой женщиной, готовой упасть перед ним на колени и просить прощения даже за то, чего не совершала».

      – Вам письмо, – врывается в мое расслабленное воображение голос помощника.

      Письмо? Я смотрю на длинный конверт с надписью «Господину президенту».

      – Кто принес?

      – Начальник охраны передал. Сказал, что нашел на полу.

      – Принеси еще виски!

      Он уходит, а я вскрываю конверт, и глаза мои округляются. Я уже десять лет, должно быть, не видел, чтобы кто-то писал от руки. Слово давно стало печатным. Буквы, граненые, как старые стаканы, выстраиваются в любые предложения, вплоть до предложений руки и сердца. Для эмоциональных писем есть особый «нервный» шрифт, для гневных – специальный, «надутый» и надменный.

      «Дорогой президент!

      Я надеюсь, что Вы поправляетесь и скоро согласитесь повидаться со мной. Мне это очень важно. Хотя сейчас я довольствуюсь и теми пятью метрами, которые разделяют нас по ночам.

      Желаю Вам внутреннего равновесия и благожелательности к окружающему миру.

Искренне ваша Майя Войцеховская».

      Письмо проехалось по мне, словно трактор. Я лежал в джакузи, обезоруженный наглостью этой дамы. Ее почерк отсылал мою память в первый класс средней школы, где в тетрадке в косую линеечку я учился правильно «наклонять» буквы, чтобы выработать почерк да и вообще просто научиться писать.

      – Ваше виски! – пропел над головой помощник.

      Я взял второй стакан. Поставил его на бортик ванны и, выловив в воде два кубика льда, бросил их в виски.

      – Узнай, где и кем было найдено письмо. Узнай и доложи!

      Я пил виски, смотрел на эту рыжеватую жидкость и сравнивал ее цвет с цветом моих веснушек. Когда допил, вывернул ступню, и посмотрел на нее – веснушки были и там.

      32

      Киев. Октябрь 1983 года.

      Без четверти восемь. Вечер. За «шестнадцатыми» домами готовится драка. Не обычная, а почти ритуальная – «стенка на стенку». С нашей стороны – человек пятьдесят. Наша сторона – это ребята из «шестнадцатых» и «восемнадцатых» домов. Плюс десять пацанов, живущих возле школы № 27. Большинству бойцов – лет