Тонкая математика страсти (сборник). Андрей Курков

работает, вот и… – и он развел руками, полагая, что такого объяснения мне достаточно.

      – Щелкни-ка меня, отошлю ей фото на память! – Айвен протянул мне фотоаппарат.

      Я сделал два снимка.

      – Чуть-чуть жмет, – признался сосед, стаскивая с головы маску противогаза. – Надо бы разносить… был бы я сейчас в роте – кто-нибудь из молодых мне бы его за два дня разносил! Ну ничего…

      От висков вниз у Айвена шли красные полосы от жесткой резины маски.

      Я захотел спать. Зевнул так, что Айвен зевнул вслед за мной.

      – Я настольную включу, а ты ложись! – с пониманием произнес он.

      Настольная лампа показалась мне намного ярче, чем плафон из матового стекла, свисавший с потолка, и я все-таки поставил ширму.

      Уже лежа на кровати и готовясь ко сну, я слышал, как Айвен вскрывал другие посылки и доставал оттуда что-то железное, завернутое в бумагу. Удивительно, как много могут сказать звуки…

      А поздно ночью, я даже не знаю, в котором часу, пришла Ирина. Пришла и подвинула меня к стенке. Я сначала не мог понять, что со мной происходит, принимая все за сон, но ей удалось разбудить меня. И я снова был счастлив, впитывая кожей ее тепло, целуя и почти облизывая ее лицо, гладя ее волосы, шепча ей десятки нежных пушистых слов.

      Утром она снова ускользнула, и я проснулся уже один, проснулся оттого, что сну моему кого-то недоставало, недоставало тепла, недоставало дыхания Ирины.

      Я проснулся, сходил позавтракать и зашел в ее кафе.

      Мы пили кофе, и она спросила:

      – Как дела с гимном?

      – Пока никак.

      – Ничего, – сказала она. – Это трудно… но когда ты его напишешь, о тебе все узнают!

      И в голосе ее прозвучала будущая гордость за меня.

      Я вздохнул. Может, Господь не оставит меня без помощи в этом трудном и ответственном деле. Я надеялся.

      И вот уже я снова на набережной, один на один со своими мыслями, один на один с желанием создать гимн, которым смогу гордиться.

      Легкие облака плывут по небу, притупляя острые солнечные лучи. Кричат чайки, кружа над яхточками и прогулочными лодками. С трех пирсов отдыхающие герои удят рыбу.

      Город тих и спокоен. Он дремлет в счастливом неведении, он блаженствует, не зная, какая судьба ему готовится его же гостями. Он стар, даже более чем стар – древен, и все эти мимолетные странички его же истории его не волнуют.

      Может, начать гимн со слов о древности города и о его истории?!

      Нет, не годится! Из его истории нечего брать. Вся история – лишь сооружение из камней храмов и их последующее разрушение. Какой храм разрушит грядущая революция? Что о ней скажут потомки? Или так же, как в России, будут проклинать создателей нового, строителей куполов, увенчанных рубиновыми звездами?!

      Но разве в гимне главное – материализованное государство? Нет, главным должен стать народ… Но опять и это слово мне не нравится, и звучит оно как-то деревянно. Человечество, массы, люди, человек…

      Вот я, кажется, и нащупал верное слово. Главным в гимне должен стать каждый человек государства, каждый житель города…

      ЧЕЛОВЕК…