Реваншист. Цвет сакуры – красный. Борис Орлов

наших новых, но – увы! – таких неразговорчивых знакомых. Пошли, сын!

* * *

      Минут через тридцать Волковы стояли над двумя раздетыми покойниками и с удивлением и непониманием смотрели друг на друга. Перед ними на расстеленной отцовской плащ-палатке лежали найденные вещи, которые, собственно, и повергли их в недоумение. Два вещмешка, две фляжки, перьевая самопишущая ручка, странный карандаш с металлическим колпачком, двое часов, портсигар, коробка папирос, спички; револьвер, который старший определил, как «Веблей Mk VI»[14]; россыпь патронов для револьвера и пистолета; несколько увязанных бечевой пачек устаревших, но удивительно свежо выглядящих советских, британских и американских купюр; столбушок из пятнадцати золотых советских червонцев, завёрнутых в пергаментную бумагу; два ножа, производивших впечатление самодельных, но несомненно фабричного производства; жестяная банка непонятных консервов; пачка столь же непонятных галет и, наконец, стопка бланков разнообразных удостоверений, справок, каких-то непонятных аттестатов и тому подобной бюрократической макулатуры. Причём все документы имели печати и подписи, а вот имён тех, на кого они были выданы, не наблюдалось.

      – Папань, а я чего-то не пойму, – задумчиво сообщил сын, вертя в руках здоровенные наручные часы, – где у них заводная головка?

      – Они ключом заводятся, – отстранённо заметил отец, вертя в руках содранные с одного из покойников брюки-галифе. – В часовом кармашке искать надо… Слушай, мелкий, а кому это в голову пришло ширинку делать на настоящих роговых пуговицах? Не пластмассовых, а именно роговых. Это товарищ так аутентичность соблюдал?

      Волков-старший бросил галифе наземь и поднял следующие, поднёс к глазам, разглядывая.

      – Хрен знает что, сын, – сообщил он после минутного молчания. – Никаких лейблов, этикеток или ещё чего. Господи, эти психи, что, в ателье одевались?

      Сын не ответил. Он, перебирая всю пачку, одну за другой внимательно рассматривал бумаги. Закончил, пошевелил губами и произнёс:

      – Папань, а тут крайняя дата – весна двадцать девятого года. И все в СССР и РСФСР выданы.

      – И что? – поинтересовался тот, но тут же в глазах его блеснуло понимание.

      Волков-старший быстро поднял купюры и так же внимательно, как только что делал сын, принялся их изучать.

      – Крайняя – двадцать седьмого года, – сообщил он, закончив осмотр. – И что? Ты хочешь сказать, что…

      – Очень не хочу, но так получается, – вздохнул младший. – Интересно, и как мы теперь?

      Отец отошёл от выставки трофеев, одним движением подтянул к берегу относительно сухое, не до конца обомшелое бревно и уселся на него, спустив ноги в сапогах в прохладное августовское болото. Он закурил и надолго замолчал, разгоняя струями голубоватого дыма свирепых карельских комаров.

      – Я правильно понимаю, что телефоны у нас обоих не работают? – запустив в болото очередной окурок, спросил он, не оборачиваясь.

      Всеволод-младший понимал, что его не видят, но на всякий случай кивнул:

      – Угу.

      Снова

14

Британский револьвер образца 1915 года под патрон калибра.455 (11,5 мм).