Ведьмин ключ. Глеб Пакулов

прокуренные зубы, усмехнулся, довольный.

      Похоронили старика рядом с речкой, под древней разлапистой елью. Сын стоял у могилы, беззвучно шевеля отвисшими губами, истово крестился на жаркое полымя заката. На земле у его ног смирной птахой сидела белокурая Устя.

      Семён тихо, чтобы не загреметь, собрал кайла и лопаты, отошел, остановился поодаль. Беда, хоть и рядом она, – а чужая. Одно хотелось ему – закурить. Попросить считал делом неловким. Ждал.

      – Ну, будя. – Василий коленом тронул жену.

      Устя поднялась и, потупясь, пошла к зимовью.

      – Земля даёт, земля берёт, – приминая могилу сапогом, вздохнул Василий. – Как водится. И ты на нас, батя, худого не имей. Эвон в какую гробовину упрятали. Смольё. Век пролежишь. – Он отошел от холмика, сморкнулся, взял у Семёна лопаты и не оглядываясь пошел к жилью.

      Поминали деда наваристой ухой, сдабривая её кружками настойки, отдающей перепрелой брусникой. Василий, захмелев, гудел, наваливаясь грудью на Семёна:

      – Подфартило те, паря! Со мной не пропадёшь. Вер-рное дело!

      Семён пьяно кивал головой, искоса наблюдая за хлопочущей у плиты Устей.

      – Говорю – вер-рное! – с придыхью выкрикивал Василий. – Дай лишь золотишко к рукам прибрать, а там!.. Эх, закрутим, аж стон по Витиму пойдёт!

      – Пойдёт! – хмурясь, соглашался Семён. – Стон, он что?.. Пойдёт!

      – То-то и оно-о! – Василий разжал кулаки. – В руки мне его, золотишко, дай. В эти вот! – Он икнул и, ухватив оплетённую бутыль, плеснул в кружки мутноватую жидкость. – Во-то как всех их скручу, посторонних! Расшивы гонять стану, дощаники. Товаришком опеть-таки побалуюсь и дело своё, большо-ое, в Иркутске-городе заведу. А их!.. – Василий колыхнул кулаком. – Прочих которые, под себя подомну-у. Один буду!

      – П-погоди, – трудно соображая, заговорил Семён. – А ежли золота не хватит?.. Ежли его по чуть-чуть на брата?

      – По чуть-чуть?.. – Василий подумал, ответил убеждённо: – Тогда на люди, в деревню. Лавку открою с товаром красным. Кафтан бархатный со штанами надену, сапоги хромовые с подборами – барин! – Он выцедил зелье, утёр лапищей рот. – Но здря не ври-и. Не такой батяня у меня был, чтобы по чуть-чуть. По картузу на брата и Усте горсть!

      – Ловко бы так-то, – еле двигая губами, прошептал Семён. – Только куда его – картуз?

      Василий хохотнул, сунул кружку Семёну:

      – Пей!.. Небось найдёшь куда. В Расею двинешь, к зазнобе. Пей! Всё едино по ресторациям добришко растрясёшь, по подолам. А пошто? А потому, что пуповины хозяйской нет у тя, хряща жизненного.

      Семён, давясь, отпил из кружки, отставил её от себя, оловянную, тяжёлую.

      – Не растрясу! – Он отупело заворочал глазами. – Сам добришко отдам, это верно. Лишусь его!

      – Во-о! «Лишусь»!.. И опеть нищим станешь. Кому должон, чо ли?

      – Должон, есть кому. А и жаден ты. Вон у тебя доля почище золотой. – Уставился на Устю. – Куды ж ещё? Христос нищ был, заповедовал…

      – Заповеди блюду, – угрюмо возразил Василий. – Подь сюда, Устя.

      Устя подошла, потупилась.

      – Бравая