Ведьмин ключ. Глеб Пакулов

коряво врезаемыми в бумагу буквами. Вскинув голову, прислушивался к Харлампию перебинтованный, распустив вздутые губы, переломился, следя за пером, Васька.

      – Братцы! – Николай растолкал рабочих, накрыл листок ладонью. – Не надо этого, братцы.

      Хохлов сдвинул его руку, расписался.

      – Давай по одному. – Он бросил ручку на бумагу, вышел из-за стола.

      Когда все расписались, Хохлов пробежал глазами по фамилиям, сказал Николаю:

      – А ты почему?

      – Я не подпишу, я остаюсь, хоть убейте. – Николай отступил в глубь палатки, опустился на нары.

      – Раскололся, гнидь? – не двигая губами, спросил Васька. – Агитировал, чтобы дружба промежду всех была, а теперь, когда мы комком держимся, ты поперёк коллективу, да?

      – Ну-ка, ты, рук не распускать! – предупредил Харлампий. – Вольному воля.

      Подсушивая чернила, Хохлов брезгливо помахивал листком, видно было – что-то обдумывал.

      – Хрен она спасёт вас, эта расписка, если что. Получайте! – Он протянул листок начальнику, но передумал, бросил на стол и, расталкивая рабочих, вышел из палатки. За ним поспешили остальные.

      – Всё-ё, а там посмотрим. А ты правильно поступил, что не пошел с ними. – Харлампий повернулся к Николаю. – Видел, как за горло брали? Засвидетельствуешь, как не отпускал, уговаривал, а ушли. Ещё оскорбили!.. Дай-ка мне бумагу.

      Николай подошел к столу, взял листок, уставился в него. Казалось, он его сейчас порвёт. Но этого не случилось Не поднимая головы, Николай протянул бумагу начальнику.

      – Вот и документ подтверждает. – Харлампий разгладил на груди расписку. – Во-от… Без бумажки ты кто?.. То-то, не знаешь. А с нею – ого! Человек. Мудро сказано.

      – Кем сказано?

      – Как кем? Умным, надо полагать, человеком… Пойди-ка взгляни. – Харлампий кивнул на выход. – Поразведай, что делают.

      Николай послушно побрёл из палатки.

      – Весёлая у тебя была жисть! – Женька выгнул спину, потянулся. – Архивчик что надо.

      – Иди, Женя, не вздыхай. Что я, не замечаю? – Тамара попыталась улыбнуться. – Дурачок ты, я для тебя старуха, даже для полевой жены не гожусь. Твоя пташечка в институте, вот и лови её, не зевай.

      – Да, пташечка. – Женька щелкнул языком. – Только наврал я всё тебе. Но всё равно спасибо за откровенность.

      – Вот и умница. – Она потянула за рукав его телогрейку. – Снимай, хоть пуговицы пришью, ходишь растрёпкой.

      Он снял, и Тамара с ватником присела на раскладушку. Женька наблюдал, как она ловко орудует иглой, благодарно молчал.

      – Тихо-то как, а? – проговорил он. – Ушам больно.

      – Это для тебя тихо… На! – Блеснув зубами, Тамара перекусила нитку, бросила на руки ему телогрейку.

      Голубое, пугающей глубины небо, какое бывает только высоко в горах, встретило Женьку. По привычке он огляделся и заметил, что кое-где из под снега уже показались длинные метёлки стланика. Гошкина статуя подтаяла и чуть завалилась на бок.

      – О чём грустим? – весело окликнул он стоящего