Посоветуйтесь с Дживсом!. Пелам Вудхаус

Дживс, слегка поморщившись, начал выступать, хоть никто его об этом не просил, как заправский искусствовед, я дал ему отпор. Подумай я хорошенько, я бы ему сказал: «Ne sutor ultra»[2]. В том смысле, что чего ждать от камердинера, подвергающего вазы искусствоведческому анализу? Разве в его компетенции критиковать фарфор, который приобретает хозяин? Нет, нет и еще раз нет, так я ему и сказал.

      В редакцию «Мейферского бюллетеня» я пришел, так и не избавившись от дурного настроения. Для меня было бы большим облегчением излить душу старине Сиппи – ведь друг, безусловно, все поймет и посочувствует мне. Рассыльный провел меня во внутреннюю комнатенку, где мой друг справлял свои редакторские обязанности. Бедняга Сиппи был по уши завален работой, и у меня просто духу не хватило плакаться ему в жилетку.

      Насколько я понимаю, человек, поработав какое-то время в редакции, сгибается под бременем забот. Полгода назад Сиппи был весел и жизнерадостен: палец покажи – и он от хохота покатится. Он тогда служил, что называется, внештатно: здесь тиснет рассказик, там – стишки, и жил себе припеваючи. А с тех пор как он стал редактором этой газетенки, я его просто не узнаю.

      Сегодня он, видно, совсем заредактировался, так что, временно отложив свои заботы, я постарался его ободрить и принялся расписывать, как мне понравился их последний выпуск. На самом-то деле я его, конечно, не читал, но мы, Вустеры, готовы идти на любые ухищрения, если надо поддержать друга.

      Лекарство подействовало. Сиппи оживился:

      – Тебе правда понравилось?

      – Экстра-класс, старина.

      – Каков материалец, а?

      – Блеск!

      – Как тебе это стихотворение – «Одиночество»?

      – Потрясающе.

      – Настоящий шедевр.

      – Не то слово! Кто автор?

      – Там же указано, – сдержанно проговорил Сиппи.

      – У меня плохая память на имена.

      – Его написала мисс Гвендолен Мун. Берти, ты знаком с мисс Мун?

      – По-моему, нет. Приятная девушка?

      – Боже мой! – вскричал Сиппи.

      Я внимательно в него вгляделся. Если вы спросите мою тетушку Агату, она вам скажет – она, впрочем, скажет, даже если вы ее и не спросите, – что я тупой и бесчувственный, как пень. Примитивный, как амеба, так тетя Агата однажды обо мне отозвалась, и не могу сказать, что в общем, широком смысле она так уж не права. Однако существует одна область, в которой я детектив, не уступающий Хокшоу.{2} Могу распознать любовное томление быстрее, чем кто-либо другой в Лондоне. За последние годы так много моих друзей подхватили эту болезнь, что я ее в туманный день за милю различу. Сиппи сидел, откинувшись на спинку стула, и с отсутствующим видом жевал ластик. Я мгновенно поставил диагноз:

      – Ну, дружище, выкладывай.

      – Берти, я ее люблю.

      – Ты ей признался?

      – Что ты! Как можно?

      – А почему бы нет? Вверни в разговоре, как бы между прочим.

      Сиппи глухо застонал:

      – Берти, приходилось ли тебе чувствовать, что ты – жалкий червь?

      – А как же! С Дживсом

2

Берти перевирает известное латинское выражение «Ne sutor supra crepidam», букв. – «Пусть сапожник судит не выше сапога».

2

…не уступающий Хокшоу… – герой пьесы Т. Тейлора «Человек с пропуском» (1863).