Похороны Великой Мамы (сборник). Габриэль Гарсия Маркес

сознанием опасности, которой подвергся, но без тени раскаяния, словно делясь впечатлениями о путешествии, все ей подробно рассказал.

      Она долго молчала.

      – Глупость ты сделал.

      – Самое главное – начать, – сказал Дамасо. – И вообще для первого раза не так уж плохо.

      Было за полдень, и солнце палило неимоверно. Когда Дамасо проснулся, Ана была уже на ногах. Он сунул голову в фонтан и держал ее в воде до тех пор, пока не проснулся окончательно. Они занимали одну из многих одинаковых комнат в целой галерее с общим патио, рассеченным на части проволокой для сушки белья. Около входа в их комнату, отгороженные от патио листами жести, стояли печка для стряпни и нагревания утюгов и стол для еды и глажения. Увидев мужа, Ана убрала со столика выглаженное белье и, чтобы сварить кофе, сняла с печки утюги. Она была крупнее Дамасо, совсем светлокожая и двигалась мягко и точно, как двигаются люди, не испытывающие страха перед жизнью.

      Сквозь туман головной боли Дамасо вдруг почувствовал, что жена взглядом пытается ему что-то сказать, и обратил наконец внимание на голоса в патио.

      – Все утро только об этом и говорят, – прошептала Ана, подавая ему кофе. – Мужчины уже пошли туда.

      Оглядевшись, Дамасо убедился, что и вправду мужчины и дети куда-то исчезли. Прихлебывая кофе, послушал, о чем говорят женщины, развешивающие белье. Потом закурил и вышел из кухни.

      – Тереса! – позвал он.

      Одна из девушек в мокром платье, облепившем тело, обернулась.

      – Будь осторожен, – шепнула Ана.

      Девушка приблизилась.

      – Что случилось? – спросил Дамасо.

      – Залезли в бильярдную и обчистили ее, – ответила девушка.

      Она говорила так, будто знала все до мельчайших подробностей. Рассказала, как из заведения выносили вещь за вещью и в конце концов выволокли бильярдный стол. Она рассказывала настолько убежденно, что ему стало казаться, будто именно так все и происходило.

      – Дьявольщина, – пробормотал он, вернувшись к Ане.

      Она стала вполголоса напевать. Дамасо, пытаясь заглушить в себе беспокойство, придвинул стул вплотную к стене. Три месяца назад ему исполнилось двадцать лет, и тонкие усики, которые он отрастил и за которыми ухаживал с тайной самоотверженностью и даже с нежностью, придали мужественности его скованному оспой лицу. С тех пор он стал казаться себе зрелым и опытным, но сегодня утром, когда воспоминания прошлой ночи тонули в трясине головной боли, Дамасо не знал, как жить дальше.

      Кончив гладить, Ана разделила белье на две равные стопки и собралась уходить.

      – Возвращайся скорее, – сказал Дамасо.

      – Как всегда.

      Он последовал за ней в комнату.

      – Вот тебе клетчатая рубашка, – произнесла Ана. – Во фланелевой показываться теперь не следует. – И, заглянув в его прозрачные кошачьи глаза, объяснила: – Почем знать, вдруг кто-нибудь тебя видел.

      Дамасо вытер потные ладони о брюки.

      – Никто меня не видел.

      – Почем знать, – повторила Ана, подхватывая под мышки стопки белья. – И лучше тебе сейчас не выходить. Сначала пойду