Неведомые дороги (сборник). Дин Кунц

наклонилась вперед. «О дерьмо, дерьмо, дерьмо…» – повторяла она слово, которое нечасто слетало с ее губ.

      Шеннон сжимал руль с такой силой, что не удивился бы, если бы тот развалился. Ураган, бушующий в душе Джоя, дал бы сто очков форы дождю и ветру, терзающим «Мустанг». Еще чуть-чуть, и Джой понял бы, откуда взялась банка, чьи в ней оказались глаза, что сие означало, почему двадцать лет его мозг блокировал это воспоминание. Но Джой не мог заставить себя переступить черту, нырнуть в холодные глубины правды, возможно, потому, что знал: ему не хватит духа сжиться с тем, что он найдет на дне.

      – Я не могу, – жалобно пролепетал он.

      Селеста медленно подняла голову.

      В прекрасных глазах читались необычайная сила характера, мудрость, не свойственная ее юному возрасту, и что-то еще, осознание чего-то нового, о чем она раньше не подозревала. Быть может, ей открылось, на какое зло способен человек. Внешне она ничем не отличалась от той девушки, которую Джой посадил в машину в восьми или десяти милях от города, но внутренне кардинальным образом переменилась и более не могла вернуться в то состояние наивности, в каком пребывала до этой ночи. Школьницы, которая краснела, признаваясь, что по уши влюбилась в него, больше не было, а от этого на душе у Джоя стало невыносимо грустно.

      – Это не я, – сказал Джой.

      – Я знаю, – ответила Селеста без тени сомнения. Посмотрела на бардачок, потом на него. – Ты не мог. Не ты. Не ты, Джой, никогда. Ты на такое не способен.

      Вновь он подступил к черте, за которой открывалась истина, но волна душевной боли отнесла его назад.

      – Должно быть, это ее глаза.

      – Блондинки, завернутой в пленку?

      – Да. И я думаю, как-то… каким-то образом я знаю, кто она, знаю, как умерла, как ей вырезали глаза. Но не могу вспомнить.

      – Раньше ты говорил, что она – нечто большее, чем иллюзия, больше, чем пьяная галлюцинация.

      – Да. Точно. Она – воспоминание. Я ее видел наяву где-то, когда-то, – он приложил руку ко лбу, пальцами сжал череп с такой силой, что по руке пробежала дрожь, будто вытаскивал из себя забытое.

      – Кто мог забраться в твой автомобиль и оставить в бардачке банку? – спросила она.

      – Не знаю.

      – Где ты провел вечер, до того, как поехал в колледж?

      – В Ашервиле. В доме родителей. До того, как остановился у твоего «Валианта», никуда не заезжал.

      – «Мустанг» стоял в гараже?

      – У нас нет гаража. Дом… не такой большой.

      – Ты запирал кабину?

      – Нет.

      – Тогда в машину мог залезть кто угодно.

      – Да. Возможно.

      Никто не вышел из дома, перед которым они остановились, потому что его жильцы давно уже уехали из Коул-Вэлью. На белых алюминиевых пластинах обшивки кто-то нарисовал спреем большую цифру «4» и забрал ее в круг. Красная, как кровь, цифра, высвеченная фарами «Мустанга», предназначалась для работников компании, получившей подряд на разрушение города и рекультивацию