Английский гамбит. Сергей Жмакин

естественно, не нравится, и они мстят. Нужно быть неизменно приветливым, корректным, н е п р об и в а е м ы м для издевательств, и детям будет неинтересно заводить Владимира Андреевича. Вот он тогда бросился догонять «гнусавого» и – напрасно, нужно было сдержаться и спокойно докушать. Дети, по причине малого возраста, – люди недоразвитые и многого недопонимают, поэтому надо уметь им прощать.

      Так он мысленно рассуждал, пока, сунув босые ноги в зимние ботинки и накинув пальто, бегал в заснеженный огород отметиться в тесном щелястом домике, пока чистил зубы и умывался над облезлым рукомойником в кухне, пока ел консервированного минтая в томатном соусе. Чисто выбритый и наодеколоненный, он шествовал по главной улице деревни с объемистым портфелем, туго набитым проверенными тетрадями, и мир вокруг сиял светом простых и верных умозаключений. «Здравствуйте», – вежливо говорили Зуеву встречные незнакомые люди. «Здравствуйте», – солидно, с удовольствием кивал он, утверждаясь в себе еще больше. «Здравствуйте, Владимир Андреевич!» – Его обгоняла школьная ребятня. «Доброе утро!» – откликался Зуев, провожая детей снисходительным взором.

      Улица круто сворачивала возле длинного бревенчатого барака – старого здания школы, теперь интерната, где до выходных жили ученики из ближних деревушек. Зуев сошел с дороги в глубокую тропинку, протоптанную вдоль трухлявого штакетника, за которым трепыхался под ветром чахлый школьный сад. Голые прутья акаций сухо перещелкивались меж собой, с корявых кленов, вертясь, падали на мерзлый снег желтые «вертолетики». Иссохшие, в трещинах, темные бревна барака напоминали Владимиру Андреевичу о вечности. Испокон веков между учителем и учениками нет мира, почему же он, Зуев, должен быть исключением? Раз уж угораздило попасть в педагоги, смири гордыню и терпи. Не обижайся на малолетних недоумков, вспомни, как сам в их возрасте идиотничал. Из рогатки по лампочкам в классе стрелял? Стрелял. Короткое замыкание гнутым гвоздем в розетке делал? Делал. Доску свечкой натирал, чтобы мел скользил? Натирал. Магниевую бомбочку замедленного действия приспосабливал за распахнутым окном в теплый майский день? Помнишь, как шарахнуло, и историчка в истерике выбежала из класса? Помнишь. Кнопки на учительский стул подкладывал? Подкладывал. Пьяным на уроки приходил? Было и такое. Тогда получите, Владимир Андреевич, и распишитесь.

      Сквозь черную паутину яблоневых веток завиднелось двухэтажное кирпичное здание. Обогнув интернат, Зуев вошел в школьный двор, наполовину перегороженный хоккейным кортом. У парадного входа, несмотря на морозец, бегали налегке – без пальто и шапок – дуралеи-пацаны. Непроницаемыми окнами школа недобро наблюдала за Владимиром Андреевичем, и он, чувствуя влажное касание взгляда, повел плечами, словно в температурном ознобе. «Глупости! Все будет хорошо. Я спокоен, я доволен, попробуй прошиби меня!» Он решительно пнул попавший под ноги сухой комок снега.

      «Здравствуйте, Владимир Андреевич!», – закричали пацаны.