Английский гамбит. Сергей Жмакин

выбежала на ограду, заперлась в сарайке и повесилась на бельевом шнуре. Перепуганный любовник и парень-сосед вынули Лидку из петли, погрузили на тележку, на которой возят флягу с водой, и повезли… Куда, зачем повезли, ослабевший Лунин не дослушал, попрощался и побрел на занятия. Он ясно представил мертвую Лидку, скрюченную на маленькой деревянной тележке, неестественно вывернутые ноги, руки, бескровное лицо, быть может, со страшным выражением… Он звал на помощь память и внимательно вглядывался в лицо другое – блаженно запрокинутое, в сладостном румянце, с таинственным мерцанием глаз под густыми ресницами. Вновь он погружался в обморочную теплоту её рта, вновь гладил шелковистую кожу её живота и бедер, вновь ласкал ладонью нежные подушечки грудей. «Я не виноват, – говорил он Лидке. – Ты сама меня вынудила, довела до белого каления». Он целовал её губы, но они обжигали смертным холодом. Мертвая Лидка катила на скрипучей тележке по утоптанному льдистому снегу.

      Еще был случай с Журавлёвым. С институтской агитбригадой путешествовал Зуев в уборочную страду по деревням и сёлам. Весёлое было времечко! Хорошо сидеть в автобусе среди однокашников и однокашниц, горланить под гитару разудалые песни, глазеть в окно на цветастый сентябрьский лес! Днём запасались водочкой, перед концертом употребляли по сто граммов для вдохновения, а после прощальных аплодисментов балдёж кипел до поздней ночи в районной гостинице или в лесу у костра. Приятно выступать перед деревенской публикой – народ тёмный, «никого не понимат». Дома культуры и клубы полнёхоньки, и чувствовал себя Зуев за барабанами чуть ли не Ринго Старром. И всё бы было замечательно: и то, что вместо трудоёмких сельхозработ Зуев легко и непринужденно нес культуру в массы, и то, с каким очарованием у него завязывался роман с фигуристой танцовщицей. Но портил Зуеву чудную картину балдёжной агитбригадовской жизни студент по фамилии Журавлёв. Играя на бас-гитаре, он лажал немилосердно, и сколько на репетициях с ним не бились – всё бестолку. На концерте как бухнет поперёк – у Зуева руки дрожат от возмущения. Понимая, что Журавлёв, которому слон на ухо наступил, в общем-то, выручает коллектив – слава Богу, хоть такой бас-гитарист нашёлся, Зуев, однако, испытывал к нему неодолимую неприязнь. Журавлёв был малый невзрачный и молчаливый, даже когда он под мухой – слова из него не выдавишь. «Убогонький», – раздражался Зуев. Держался Журавлёв скромно. «Мог бы быть еще скромней, а то при своей-то убогости выгибается на сцене перед публикой – смотреть тошно». Под шкуру Журавлёв никому не лез, гадостей не делал. «Во время еды жуёт противно, аппетит портит». Борясь с раздражением, Зуев недоумевал: «Что плохого сотворил мне этот человек? Наверное, если бы он был большой, сильный и наглый, я бы к нему приспособился, и он бы меня не нервировал. А тут вижу: парень ни то, ни сё, вот и куражусь…». Чтобы не натворить глупостей, он держался от Журавлёва подальше. Но под занавес гастролей произошло то, чего Зуев боялся. Коллектив решил запечатлеться