Книжная жизнь Нины Хилл. Эбби Ваксман

Кажется, ты ему приглянулась.

      – Нет. Ему приглянулся ты, – ответила Нина, взяла у него половинку сэндвича и откусила кусок. По подбородку потекло песто, и Питер протянул ей салфетку.

      – Вовсе нет, но это не имеет значения. Я занят.

      Нина хихикнула:

      – Правда?

      Питер кивнул:

      – Я помолвлен.

      – Как старомодно с твоей стороны!

      – Вот в чем штука, – сказал ее племянник. – Я старик в молодом и, признаем, сногсшибательном теле. Я родился пятидесятишестилетним. Мне очень трудно было быть ребенком, а потом подростком. Я терпеть не мог свой возраст. Только сейчас я чувствую, что становлюсь тем, кем должен быть, а именно профессором средних лет, с заплатками на локтях, преподающим антропологию.

      Нина посмотрела на его пиджак и подняла брови.

      Он скорчил рожу.

      – Хорошо, на этом пиджаке их нет, но я могу найти тот, на котором есть, или пришить заплатки к этому, или еще что-нибудь придумать. Суть не в этом, я ношу заплатки на локтях все время, даже когда я голый, выражаясь метафорически, – сказал он, пожимая плечами. – Но я на самом деле профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, и возраст у меня правильный, мне тридцать три. Еще не в самом расцвете, но уже близок.

      Внезапно на его лице отразилось беспокойство.

      – Ты понимаешь, о чем я говорю, или мои слова кажутся тебе бредом?

      Нина покачала головой:

      – Нет, я прекрасно понимаю. Мне и самой кажется, что я должна была родиться в XIX веке или в Англии до Первой мировой. Носить чайное платье с завышенной талией, сидеть у окна и смотреть на проезжающие кареты.

      – Сколько тебе лет?

      – Двадцать девять. Я твоя тетя, но я младше тебя, как это возможно?

      Питер посмотрел на нее долгим взглядом, потом нахмурился:

      – Когда у тебя день рождения?

      – 30 июня.

      Он присвистнул:

      – Вот блин. Это все усложняет.

      Нагнувшись, он стал копаться в большом коричневом кожаном портфеле, которым явно пользовался ежедневно. Наконец он нашел, что искал, и развернул это на столе – длинный заламинированный листок бумаги, покрытый какой-то схемой. Очень запутанной.

      – Ты это заламинировал? – спросила Нина. Не то что бы ей не нравился ламинатор – нравился, и она сама часто ламинировала случайные кусочки красивой ткани или бумаги, чтобы использовать как закладки. – Такие ровные края.

      – Спасибо. Никто еще не замечал мои края.

      – Очень красивые края, – Нина улыбнулась. – Но я все еще не понимаю, зачем ты это заламинировал… Что это?

      На лице Питера появилось удивленное выражение.

      – Это мы. То есть наша семья. Я это заламинировал, чтобы использовать на лекциях, как образец построения диаграммы родства.

      – Диаграммы родства?

      – На Западе мы называем это семейным древом, но во многих культурах степени родства простираются далеко за пределы ближнего круга родственников.

      – Ага, – сказала Нина, не зная, что еще ответить.

      – Однако, – сказал Питер,