Донесённое от обиженных. Игорь Алексеевич Гергенрёдер

сказал: кто насильно нарушит – того под расстрел? А нам жить не надоело. Иди и мойся без страха!

      Взошла в баню, а там такой жар-пар – кожа заживо слезет. Я скорей помылась, хочу выйти, а они не пускают. Стучу, кричу – нет! В глазах темно, уж я как взмолилась: «Умираю!» Выпустили в предбанник, и там один голый меня обнял. Я: «А комиссар говорил…» А они мне: комиссар говорил – нельзя насильничать, а ты ж сама… «Чего – я сама?!» Стала биться, а они: «Ну, и иди назад в баню!» Затолкали в парилку, заперли. Там я от паров стала без памяти. Как опомнилась, открыла глаза – лежу на лавке, и надо мной охальничают… – Татьяна спрятала лицо в воротник.

      Хорунжий спросил:

      – Сбежала как?

      – Встало у меня сердце. Они меня отливали холодной водой, потом грят: «Сделаем отдых». Ушли в избу, а я оделась да в лес. Лучше, мол, помереть в лесу! После вспомнила про эту избу… добрые люди здесь спички припасли, дрова…

      Славка страдальчески вздохнул:

      – Эх, Танька, был бы отец жив, излупцевал бы тя вожжами!

      Татьяна ещё сильнее съёжилась, зарыдала. Хорунжий рассерженно приструнил подростка:

      – Ну что ты мелешь?!

      6

      Один из казаков, поймав звук снаружи, скользнул к двери. Донёсся голос:

      – Я здесь сторож, товарищи!

      – Зайди!

      Сполохи пламени от печи озарили вошедшего. Разведчики узнали жителя Ветлянской Гаврилу Губанова по прозванью Губка. Он был крепкий середнячок, держал около ста овец. Щурясь, присмотрелся, обнажил голову, перекрестился:

      – Прошу прощенья, земляки! Поостерёгся – сказал «товарищи». А я было к вам поехал, в Изобильную. Уж у нас творятся дела-аа…

      Приблизился к Славке, обнял, прижал его голову к груди. Жалостливо, но торопливо и не глядя на неё, погладил по спине ёжащуюся Таню. Поздоровавшись за руку с казаками, присев на корточки у печного устья, стал рассказывать…

      Добавим подробности из поздних рассказов и других очевидцев, чтобы картина представилась полнее.

      К комиссару привели священника-старообрядца. Житор сидел в избе за столом:

      – Вы клевещете на советскую власть, подогреваете настроения… сознаёте, что я должен вас расстрелять?

      Священник отвечал:

      – На всё воля Божья.

      – Божья? А почему вы сами идёте против заповедей? Ведь сказано, что всякая власть – от Бога и кесарю отдай кесарево!

      – Добытый крестьянином хлеб насущный принадлежит не кесарю, а взрастившему хлеб труженику. И второе: нигде не сказано – отдай разбойнику то, на что он позарился.

      Священника свели к реке. Житор шёл поодаль, сцепив за спиной пятерни и поигрывая пальцами. Обогнул прорубь, носком сапога сшиб в неё льдинку.

      – Освежите гражданина попа! Пусть согласится объявить, что все духовные лица и он сам – шарлатаны!

      Загоготали, содрали со священника шубу, кто-то ребром ладони рубнул его по шее, заломили ему за спину руки – головой сунули в прорубь. Когда он, стоя на коленях на льду, отдышался, комиссар насмешливо воскликнул:

      – Объявите,