В чужом доме. Ольга Рёснес

потом выдают нобелевку. Но даже прораб не может толком объяснить: за что? За что вообще такую уйму денег кому-то дают? Вот рабочий работает, а этот, которому дали, пишет, и притом в свое удовольствие. И поскольку нобелевка давно уже поэту выдана, а деньги растрачены, кому-то приходится сегодня делать в помещении ремонт и выковыривать из стоящего на проходе дивана высохших от голода клопов…

      Затхлость тесных коридоров, заброшенность подъезда и лестниц, никчемность прилепившихся к замусоренному стройматериалами дворику остатков сада, несостоятельность самой этой старины перед напором сиюминутности. Никто не дает прошлому право на вход, и оно стоит, давно уже всеми отвергнутое, за чертой собственной бедности, ведь это оно само и породило сегодняшнюю меркантильность и суету. И тот, кто когда-то тут родился, должно быть, знал: кто-то один его когда-нибудь поймет. Один, и только для себя, раскусит однажды эту нобелевскую тоску о так и не состоявшемся, и тут же отвергнет сам этот нобелевский соблазн, разглядев в нем нечистые намерения черта. Один пишет для нобелевки, другой – только для себя. И между ними – глухая, завистливая, жадная тьма.

      Странно это, вот так, без всяких на то зримых причин, обнаружить в себе глубину. При этом сам ты сидишь на мели и даже не знаешь, куда утекла вся вода, и завтра тебе непременно скажут, что это несовременно и глупо, иметь какую-то жажду. Оно, это завтра, вовсе не твое, и вряд ли туда доберется твоя расположенность к ближнему, сдаваясь перед натиском недоверия и подозрительности, и самое большее, на что ты годен, это признать себя раз и навсегда сиюминутностью. побежденным. А тут вдруг… глубина!

      Что-то скрывалось долгие годы и вело свою тайную жизнь, не домогаясь к себе от Альбины внимания, не оттягивая на себя ее волю. Что-то ждало своего неизбежного в мир прихода, готовясь оказаться рожденным: раскрывшийся в душе цветок, совершенно новый орган… орган иного зрения, иного слуха…

      Это похоже на утренний быстротечный сон: сознание уже на подходе, и ты понимаешь, что мир сновидений вполне реален. Хотя его не перетянешь за грань пробуждения, не возьмешь с собой в дневную суету. Это мир твоего ангела, и теперь ты с ним заодно. И ангел должно быть сам это знает, и тихо так, бережно, нежно, с непостижимой рассудком сияющей игривостью и беспредельной к тебе любовью доверительно так предлагает: «Давай напишем это вместе!»

      Как будто именно этого Альбина всю жизнь и ждала: она готова!.. прямо сейчас! И ангел лучится в ответ тихой, ласковой радостью, оставаясь непостижимым в своем нездешнем солнечном великолепии. С этим нельзя медлить, тут дорог каждый миг, и нет дела важнее, чем это. Схватив первый попавшийся листок бумаги, Альбина торопливо записывает льющиеся на нее со всех сторон слова, буквы наезжают одна на другую, и не разберешь потом… но надо успеть записать! Это сродни горячей, всепоглощающей влюбленности: есть только свет, только воздух, только высота! И ангел уступает Альбине эту теперь уже ее заинтересованность в согласии слов и мыслей, он дарит