Провинциал и Провинциалка. Владимир Маканин

не могут они принять решение, – подтверждает Иван Серафимович. – Все тянут и тянут!

      Обеспокоенный и взволнованный, Иван Серафимович тем не менее замечает кислость в лице Ключарева:

      – Вы чем-то расстроены, Виктор?

      – Самотечностью жизни. – И Ключарев смеется, отмахиваясь от тех мыслей.

      Иван Серафимович тут же истолковывает это как намек на работу отдела:

      – Не тяготитесь, Виктор. Не тяготитесь, ради бога… Нам предложат, и, быть может, на днях, интереснейшую тему!

      Ключарев отвечает, что он и не думает тяготиться. Если даже велят продолжать старую – тема как тема. Работать можно.

      – Нет, Виктор, я не успокаиваю. Будет великолепная тема. Великолепная!

      В этом Ключарев как раз не уверен – у него трезвый ум. Но охладить начальника он не успевает. Иван Серафимович уже воспламенился. Вспыхнул. Уже мечтает:

      – Представь себе для начала, что нам дают проблематику Н-ского завода!

      Иван Серафимович ходит по кабинету взад-вперед. Он не умеет увлечь других, зато он умеет увлечь себя. Всплеск души. Волна за волной. Иван Серафимович уже говорит о смысле работы. Он обобщает. Он вспоминает Данте. Люцифер, застрявший в самом центре Земли. Вергилий и Данте начинают спускаться по огромному мохнатому телу Люцифера. Вот его плечи. Вот, наконец, середина тела (пояс Люцифера, центр центра Земли), и тут… они как бы в невесомости разворачиваются и, продолжая спускаться, спускаются, но одновременно уже идут вверх!.. То есть в другую сторону Земли – как это могло произойти?

      – Потрясающе! – всплескивает руками Иван Серафимович. – Чем тебе не мнимая ось?!

      И еще, на том же запале:

      – Вот тебе и кривизна пространства! И когда? – в тихом Средневековье.

      И еще (и это, видимо, вершина его мысли):

      – Вот так и в работе. Делаешь самую черную работу, спускаешься все ниже и ниже – и вдруг оказываешься уже в направлении творчества – ты понял?

      И, уже понижая голос, уже с лирикой, с мягкостью:

      – А главное – незаметно. Работал, корпел, мучился – и вдруг: раз! – и, не меняя направления хода, ты уже творец – понятно ли?

      Ключареву понятно. Модель как модель, почему же не понять? – и отчасти даже увлекает, не без того.

      – Все так. Но это ж до центра Земли сначала дойти надо, – улыбается Ключарев.

      – А мы?.. За столько-то лет на этой каторжной теме?! Разве нельзя сказать, что мы дошли туда?

      Ключарев пожимает плечами: может быть, да, а может быть, нет… И тут ведь не о чем спорить. И еще штришок. Маленький. Ключарев угадывает скрытую суть всех этих рассуждений: Иван Серафимович надеется. Он очень надеется, едва ли даже признаваясь самому себе. Он надеется, что на этот раз (пора, пора! ему уже пятьдесят лет!) – на этот раз его отделу дадут некую творческую тему в самом высшем смысле. Золотую жилу. Но одновременно (задним-то числом, ведь вот оно как!) Иван Серафимович готовит себя к министерскому отказу, то есть велят продолжать прежнюю тему, и… и Иван Серафимович будет самому себе объяснять,