Синий город на Садовой. Владислав Крапивин

всякие… Тут главное – кадры хорошие снять. Можно ведь снимать по-разному. Скажем, если просто вид с берега, то это одно, а если сквозь травинки, когда они в капельках дождя, то уже будто сказка…

      – Ага! Надо так сделать, чтобы все увиделось как бы по-новому, да? И город такой… загадочный.

      – Правильно! Ты понимаешь! Главное – нужный ракурс! В одной книжке написано: «Чтобы увидеть необыкновенное в обыкновенном…»

      Точно, они говорили об одном и том же! И, радуясь этому пониманию, Федя едва не сказал о вазе, на которой синяя картина с Городом. Но сдержался все-таки, словно излишняя откровенность могла сломать что-то хрупкое. Он только заметил сочувственно:

      – Трудно ведь это – искать хорошие кадры, да?

      – Конечно… Да и не всегда получается как хочешь. Пока снимаешь, кажется, что прекрасно, а проявишь, посмотришь – хоть плачь… А еще очень важно смонтировать как надо. Монтаж в кино – это вообще самое главное…

      Оля увлеклась, такая разговорчивая сделалась. Непохожая на прежнюю, стеснительную. Видно, не часто ей приходилось говорить о любимом деле с тем, кому интересно.

      А Феде и правда было интересно. В нем словно кто-то раскручивал пружинку с о б ы т и я. Он сказал:

      – Небось куча пленки в отходы идет?

      – Ох, конечно… А главная беда, что достать ее почти невозможно…

      – Подорожала?

      – Да не в том дело! Такую вообще сейчас не выпускают, камера-то старая, один на восемь.

      – Я в этом ничего не понимаю…

      – Ну, смотри, пленка узкая, как лента на магнитофоне. Восемь миллиметров. Раньше ее специально делали для кассетных камер «Кама» и «Экран». А сейчас – только два на восемь. То есть пленка шириной шестнадцать миллиметров, но снимают на нее в два ряда: сперва по одному краю, потом по другому. А после проявки разрезают вдоль специальным резаком…

      – А если до съемки разрезать? В темноте, чтобы не засветилась. И зарядить в твой «Экран»?

      – Так я и делаю. Только морока ужасная… Но и эта пленка тоже редко продается. Все больше «супер» для новых камер. Она тоже два на восемь, но на ней перфорация другая, помельче. И не подходит…

      – Всюду дефицит, – посочувствовал Федя. И тут разговор замялся. Чтобы не получилось долгого неловкого молчания, Федя спросил: – А тот мальчик, что с будильником снимался, – твой брат?

      – Нет! Это наших знакомых мальчик. Андрюшка. У меня брата нет, мы с мамой… Ой, вот она, кажется, пришла!

      В прихожей хлопнула дверь.

      – Я пойду тогда, – стесненно сказал Федя.

      – Постой. Мама не съела ни одного человека, не бойся.

      – Лёлька! – раздался густой голос. – Ты дома, душа моя?

      – Мы тут! Кино крутим! Иди к нам!

      Одеяло на одном окне было откинуто, и Федя разглядел Олину маму сразу, с порога. Она была худая и высокая, с длинным складчатым лицом, густыми светло-желтыми волосами (наверно, крашеными). В ушах качались цыганские серьги-полумесяцы. Узкое зеленое платье переливалось, как змеиная кожа.

      – Здрасте… – Федя неловко выбрался из кресла.

      – Это Федя, – бодро сообщила Оля. – Мы познакомились на улице,