Улисс. Джеймс Джойс

мгле моего сознания жижа глубинного мира, дичится, сторонится ясности, отдёргивает складки своей драконовой чешуи. Мысль есть мысль мысли. Ровное сияние. Душа, по своему, и есть всё сущее: душа есть форма форм. Прихлынувшая упокоенность, необозримая, лучезарная: форма форм.

      Тэлбот начал повторяться:

      Святою силою Его, ступавшего по водам,

      Святою силою…

      – Переверни,–спокойно произнёс Стефен.– Отсюда я не увижу.

      – Что, сэр?– простовато переспросил Тэлбот, наклоняясь вперёд.

      Его рука перевернула страницу. Он выпрямился и продолжил, только что вспомнив. Про того, кто ходил по водам. И здесь, на их робких сердцах лежит его тень, на сердце и губах того обжоры, да и на моих тоже. Тень на разгорячённых лицах желавших подловить его с монеткой воздаянья. Кесарю – кесарево, Богу – Богово. Протяжный взляд тёмных глаз, слова-загадки, что будут ткаться и ткаться ткачами церкви.

      А ну-ка, отгадай, да порезвее:

      Отец мне дал семян – раcсеять…

      Тэлбот впихнул захлопнутую книгу в свою сумку.

      – Так скоро?– спросил Стефен.

      – Да, сэр. В десять хокей, сэр.

      – Короткий день, сэр. Четверг.

      – Кто разгадает загадку?– спросил Стефен.

      В спешке постукивая карандашами и шелестя страницами, они укладывали книги. Сгрудившись, завязывали, застёгивали сумки, тараторя весело и разом:

      – Загадка, сэр? Спросите меня, сэр.

      – О, меня спросите, сэр.

      – Потруднее, сэр.

      – Итак, загадка,– сказал Стефен.

      Пропел петух

      И в небе глухо

      Ударил колокол

      Одиннадцать раз.

      Душа скорёхонько

      В рай понеслась.

      – Что это?

      – Что, сэр?

      – Ещё раз, сэр, мы не разобрали.

      При повторе строк глаза их округлились. После короткого молчания Кочрен сказал:

      – Что это, сэр? Мы сдаёмся.

      У Стефена запершило в горле, при ответе:

      – Лис хоронит бабушку под кустом.

      Он встал и нервно хохотнул под эхо их обескураженных криков.

      Клюшка трахнула по двери и голос в коридоре прокричал:

      – Хоккей!

      Они рванулись враcсыпную, выскальзывая из-за парт, скача поверх них. Умчались вмиг и вот уже из кладовой донёсся перестук клюшек, тарахтенье бутсов и языков.

      Саржент, один на весь опустелый класс, медленно приблизился, держа раскрытую тетрадь. Тощая шея и торчащие вихры свидетельствовали о полной неготовности, о том же говорил и умоляющий взор слабых глаз сквозь запотевшие стёкла очков. На серой и бескровной щеке, бледное пятно кляксы свеже-влажной, как след слизняка.

      Он протянул свою тетрадь. Слово "Примеры" выведено вверху. Затем шли строки кособоких цифр, а внизу корявая подпись с завитками и чернильная лужица. Сирил Саржент: его имя и печать.

      – М-р Дизи велел мне переписать,– сказал он,– и показать вам, сэр.

      Стефен коснулся краешка тетради. Никчемность.

      – Так