Нетелефонный разговор. Михаил Танич

деревянной игрушки сверловщиком, токарем я так и не обучился, будучи тупым (эта тупость так и осталась навсегда) к точке инструмента – главному умению для токаря по дереву.

      Фабрика уже была оборонным предприятием – мы делали не игрушки, а банники для минометов разных калибров. Я сверлил дырки под будущую щетину. Давался какой-то супчик с хлебушком (Господи, я потом полжизни проживу на пайке), но ровно на этот супчик маме стало легче прокормить растущего оболтуса!

      Вставал чуть свет, осень, ветер с дождем, одежка продувная, дорога дальняя. Пока дойдешь до фабрики, три раза печенка к спине пристынет. Зато в цеху так сладко пахнет сушащейся древесиной, жарко горят печи, и можно, научившись у пожилых двадцати-тридцатилетних рабочих, скрутить козью ножку, насыпать махорочки и покурить у огонька. Кайф.

      Много ли, не помню, съел я этих супчиков для минометов, но вскоре пришел из Тбилиси мне вызов в мой эвакуированный туда Ростовский институт железнодорожного транспорта. Прощай, мама! Прощай на всю войну. Тебе предстоит крестный путь в немецкую оккупацию.

      В самтрестовском подвале

      Застолья шум и дым!

      Тбилиси, генацвале,

      Подвинься, посидим.

      Былое навещаю –

      Безденежно живу

      И бритвой подчищаю

      Талончик на халву.

      К лавашной на майдане

      Хвосты очередей,

      Базарный Пиросмани

      Случает лебедей.

      И сердце суетится,

      Влюбленное грешно

      В грудастую певицу

      Из летнего кино.

      А ей-то, ей, бывалой,

      И вовсе не знаком

      Неловкий этот малый

      С гусиным кадыком.

      Иду мечтать о славе

      На местный Голливуд

      На «Диди Моурави»

      Массовщиков зовут.

      И ежусь угловато,

      Приписан и раздет,

      В дверях военкомата,

      И мне – семнадцать лет.

      Стреляю из нагана,

      Играю палашом,

      А рядом из духана

      Несет благоуханно

      Вином и лавашом.

      Жизнь в Тбилиси была райской. Далеко от войны. Инжир, вино, по керосиновой карточке на 1-й талончик можно получить 400 граммов отличной халвы, а если подчистить и 4-й, очень похожий талон, то и все 800. Наловчимся! До сих пор не встречаю такой вкусной халвы. А чего стоили пончики с заварным кремом в кафе на Плехановской!

      Дорога жизни вела меня сюда, на Плехановскую, но не в кафе, а в Тбилисское артиллерийское училище, готовившее офицеров еще для белой армии. Никаких пончиков, а утрамбованная миска каши делится на четверых. (Кому? – Гоги!) И целый год, прожитый среди грузинских пацанов – Гогнидзе, Дзнеладзе, Майсурадзе. Свидетельствую и не меняю этого мнения: грузины – народ замечательный! Из лучших.

      А потом – выпуск, и прозревшая мандатная комиссия докопалась-таки до расстрелянного отца и выдала мне вместо двух положенных лейтенантских кубиков три сержантские лычки на погончик. Вот и спасибочко, а то, не дай бог, генералом стал бы!

      Мечтаем, каждый – о своем,

      Но объявляется подъем,

      Когда казарме снятся