Миньон, просто миньон…. Татьяна Коростышевская

господина талантливый юноша. – Лорд ван Хорн тихонько сидел в Домании, пока вы здесь решали государственные вопросы.

      Адэр поморщился:

      – Лесть – штука полезная, но лишь в умелых руках. Последнее, что мне от тебя сейчас нужно…

      Секретарь понял, что увлекся, и рассыпался в цветастых извинениях.

      – Гэбриел! Дорогой зять! Как я рад! Сколько же лет прошло? – воскликнул ван Харт, когда уже взмокший от усилий ван Диормод дотолкал его кресло до гостиной.

      Канцлер ван Хорн пружинно поднялся:

      – Адэр! Дорогой шурин! Судя по тому, как ты сейчас выглядишь, – столетия.

      И после, поклонившись и сложив руки перед грудью, негромко добавил:

      – Как я рад.

* * *

      Моя маменька, графиня Шерези, любила напоминать мне, дитятку неразумному, что жизнь человеческая есть равновесие, и за взлетом почти всегда следует падение, высоту взлета уравновешивающее, и что если уж вознесся – не гневи Спящего, не гордись. Если предположить, что эта жизненная сентенция имеет и обратное действие, в теперешнем своем бедственном положении мне следовало избегать греха, противоположного гордыне, – греха уныния. Ведь, в сущности, я оказалась сейчас там же, откуда начинала. То есть в запущенном замке. И занималась делом, с детства привычным, – черной работой. Надеюсь, когда я вознесусь к вершинам в следующий раз, то обстоятельство, что в Блюр не было ни милой родительницы, ни чудесной моей Магды, ни подруг и поклонников, мне зачтется.

      «Тишайший замок Блюр, – думала я, волоча по коридору корыто с помоями. – Чтоб тебе провалиться вместе со всеми своими обитателями!»

      Хотя нет, неправда. Один поклонник у меня здесь есть.

      Когда кухонная челядь рухнула на колени перед Караколем, я сперва растрогалась, даже всхлипнула про себя: «Бедняжки! Вас тоже лишил голосов поганый фахан!»

      Пока я сентиментальничала, Караколь обвел склоненные фигуры взглядом, медленным и тяжелым, как… что-нибудь тяжелое и медленное, дождался, пока одна из женщин поднимет к нему лицо. Затем, повернувшись ко мне, проговорил:

      – Это – главная кухарка, ты будешь исполнять ее указания.

      Я посмотрела на главную кухарку. Бурое платье из странной поблескивающей ткани, волосы скрыты под плотным чепцом, лицо – длинное и очень костистое, такой же длинный нос, а под ним (святые бубенчики!) жесткая щеточка усов.

      «Как зовут мою начальницу?»

      – Это не важно, – ответил мне Караколь, – ты все равно не сможешь ее позвать.

      «Как и она меня. Каким же образом она будет отдавать мне указания?»

      Он повернулся к кухарке. Глазки у нее были маленькие и очень темные; когда они забегали, перемещая взгляд с меня на фахана, я поежилась.

      – Она уверена, что ты ее поймешь.

      «Буду звать ее Усындра», – решила я.

      Погодите! Караколь не произнес ни слова, значит, кухарка читает его мысли? И мои тоже может?

      Караколь развернулся, взмахнул крыльями и на мгновение накрыл меня ими.

      – Твои могу читать только я, болтушка, –