Чаша гнева. Дмитрий Казаков

способом, установленным в нашем Доме, не причастны ни к прощению нашего капитула, ни к прочим благам, что творятся в нашем Доме. Но те, кто исповедуется хорошо в своих поступках, и не воздерживается от того, чтобы признавать свои недостатки, вот эти получают добрую часть прощения нашего капитула и прочих благ, которые творятся в нашем Доме. И последним дарую я прощение, какое могу, от Бога, от Богоматери, и от тех, кто дал мне эту власть. И я, добрые братья, взываю к милосердию вас всех и каждого к себе, если я совершил или сказал о вас что-то, что я не должен был делать, и прощению ради Бога и Божией Матери. И простите друг друга ради Господа нашего, дабы гнев или ненависть не могли поселиться меж вами.

      Во время речи, которой заканчивается каждый капитул, в помещении царила полная тишина. Слышно было, как волны бьются о борта нефа, и как капитан наверху, на палубе, отчитывает провинившегося матроса.

      – Слава Богу, – проговорил брат Анри спокойным, обыденным голосом. – Самое время приступить к трапезе. Брат Готье, распорядись насчет еды. А ты, брат Мэтью, сходи за нашим добрым монахом. Напомни, что он должен присоединиться к нам.

      Началась суматоха. Засуетились оруженосцы, устанавливая сборную столешницу на козлах, и размещая вокруг нее деревянные стулья, благо слабое волнение на море позволяло есть так же, как и на твердой земле. Вместе с внесенными блюдами вплыл запах соленой рыбы. Вокруг тарелок появились фляги с разбавленным вином.

      – К трапезе, братья, – громко сказал брат Анри. – Колокола [29] у нас нет, так что обойдемся без него. А тебе, брат Гаусельм, – повернулся он к вошедшему монаху, – надлежит помнить о том, что в Доме Храма Соломонова принято соблюдать тишину во время трапез. Не знаю, какой устав в вашей обители, но в чужое аббатство со своими святыми не ходят.

      Гаусельм молча поклонился и занял предложенное место справа от брата Анри. Тот протянул руку к блюду с хлебом, и трапеза началась. Слышался стук ложек о края деревянных тарелок и плеск наливаемого вина. Давно прошли те времена, когда бедные рыцари Христа должны были, по примеру монахов, вдвоем есть из одной чаши и пользоваться одной кружкой.

      По окончании трапезы, когда блюда были унесены, а стол разобран, Гаусельм извлек из чехла лютню, и принялся тихонько перебирать струны.

      – Спой нам, монах из Монтаудона, – сказал ему брат Анри. – Потешь наш слух песнями!

      – Песнями? – Гаусельм усмехнулся, показав гнилые обломки на месте передних зубов. – Так что же спеть мне? Эскадит [30], конжат [31] или альбу [32]?

      – Не важно, – ответил кто-то из рыцарей. – Лишь бы песня была веселой!

      – Как мне мнится, клянусь Святым Марциалом, те веселые песни, что я обычно пою, вряд ли придутся по нраву воинам, сражающимся за дело Христа!

      – Придутся, – ответил брат Анри с улыбкой, – если только ты не будешь воспевать в них мусульман.

      – Ну хорошо! Сами напросились! – Гаусельм широко улыбнулся, и лютня в его руках запела. Точно сама по себе, без участия человеческих рук. Звуки

29

в командорствах Ордена знак к началу трапезы подавался колоколом

30

жанр песни, где трубадур оправдывается перед дамой

31

прощальная песня

32

рассветная песня