Ивница. Федор Сухов

отошел, мне сделалось страшно.

      Нарвал лопушистых, смоченных росою ромашек, прикрыл ими не дотянувшего своей катушки, лежащего обочь дороги связиста…

      Командир роты без особого внимания выслушал мое сообщение о странном поведении Селиванчика.

      – Патрон, говоришь, все ищет. Не беспокойся, пойдут немцы, патрон этот сразу найдется.

      Лейтенант Шульгин, он и здесь, на опушке леса, недалеко от передовой весь вычищен и подтянут.

      Неживой, какой-то потусторонний лунный свет потихоньку сбывал, заметно пробивался свет восходящего дня. В этом свете рельефней обозначились чисто – до синевы – выбритые скулы лейтенанта. Было видно, как в расширенных ноздрях капризно вздернутого носа что-то дремуче темнело, как будто в них заползли мохнатые шмели.

      – Что еще скажешь? – обратился ко мне, видать, чем-то недовольный командир роты. – Может, Тютюнник ружье потерял?

      – Ружья все целы.

      – Все готовы к бою?

      – Готовы, товарищ лейтенант!

      Из высокой, кое-где полегшей ржи, как из озера, как из воды, выплыл младший лейтенант Ваняхин. С его высоких плеч парусно спускалась темная, мокрая от росы плащ-палатка, а на груди, круглясь вороненым диском, покоился автомат. Младший лейтенант остановился как раз напротив меня и, обласкав мою душу светло смотрящими глазами, спросил:

      – Ну как ты там? Привык?

      – Понемногу привыкаю.

      – Эх, в Новоузенск бы сейчас, – Ваняхии глянул на небо, на потерявшую свой свет луну, – вот таким бы месяцем закатиться! Я тебе не рассказывал, какая там у меня история произошла?

      – Нет, не рассказывал.

      – А о колодце рассказывал?

      – О каком колодце?

      – Помнишь, когда мы под Грязями стояли, помнишь, когда наш эшелон чуть не попал в чертово пекло… Тогда я по собственной инициативе решил принять меры предосторожности, стал искать надежное убежище. В открытом поле, сам понимаешь, найти его не так-то легко. А я нашел.

      – Залез в колодезь?

      – Да, залез в колодец. Он за железнодорожной будкой был вырыт еще при царе Горохе. Сруб весь сгнил. Бадья вся изржавела. И все же я не побрезговал этой бадьей, встал в нее ногами и опустился к невидной – темно же было – хорошо, что неглубокой воде. С эшелона, с платформы я не видел ни одной звезды, а из колодца увидел такие планеты, что они до сих пор стоят в моих глазах. И вдруг произошло какое-то затмение. Ничего не вижу. Слышу только позвякивание колодезной цепи. Думаю: кто-то пришел за водой. Терпеливо жду, что будет дальше. Бадью не выкачивают, значит, вода никому не понадобилась. И тогда-то что-то стало колотиться по моей голове, по моей каске. Поднимаю руку, нащупываю какой-то сапог. Догадываюсь: нашелся человек, что решил последовать моему примеру. Стараюсь узнать, что за человек? Может, лейтенант Русавец? Он как-то в Новоузенске попал в колодец. По своей пушкинской задумчивости. Кричу: «Русавец! Русавец!» Нет, не Русавец, он