Ивница. Федор Сухов

между сосенок в легких хромовых сапожках, в короткой разглаженной юбке, в гимнастерке с яблочно закругленными карманами. Приносила с собой запах забытого нами туалетного мыла. Дразнила свежестью смело глядящего из-под расстегнутого воротника упругого девичьего тела. А строго надвинутая на правую бровь пилотка и гордая посадка красивой, не отягченной волосами, коротко подстриженной головы создавали впечатление вольного, ни от кого не зависимого поведения. Вольно вела себя наша Валя и под огнем немецких минометов. Она не кланялась даже близко разрывающимся минам, не обращала никакого внимания на их ноющий вой, наверно, считала, что красный крест на ее брезентовой сумке оградит ее от дико взвизгивающих, пронзающих сосновую хвою осколков. И только после одного сильного минометного налета до моего затопленного белым песком окопчика донесся впервые услышанный мной тревожно зовущий крик:

      – Я ранена! Помогите!

      Я быстро выбрался из окопа, подбежал к Вале, спросил, куда ее ранило?

      Она показала на ноги. Из-под короткой юбки по обнаженным коленям текла свежо розовеющая кровь. Я растерялся, не знал, что делать, как помочь раненой девушке.

      – Сумку подай!

      Я подал.

      – Бинт достань!

      Достал бинт.

      – Юбку подними!

      На это я никак не мог решиться.

      Валя сама рванула стягивающий пояс юбки, спустила ее на колени. Кровь текла из-под синих, окантованных красной материей трусов, Валя рванула их, обнажив нижнюю часть туго спрессованного живота. Возле паха родниково билась рудеющая – с пуговицу – слепая рана. Я стал придерживать наложенную на нее подушечку бинта, но мои пальцы била такая дрожь, что Валя крепко выругалась и тут же укоризненно покачала головой, горько улыбнулась. Эта улыбка придала некоторую смелость моим пальцам, они уверенней прикасались к бинту и к мраморно холодеющей белизне обнаженных ног. После перевязки раненая попыталась встать, но встать она не могла, я подсунул под нее свои ладони, ощутив ими тепло, похожее на тепло пролитого парного молока. Откуда-то прибежали санитары, они положили Валю на носилки. Носилки, покачиваясь, поплыли в глубь сосенника, а брезентовая сумка с красным крестом осталась на своем месте, возле окапанного кровью, землянично набрякшего песка.

      Донимаемый беспрерывными минометными налетами, капитан Банюк решил вынести свой командный пункт в открытое поле, в подсолнечники. Мы тоже перебрались и окопались в подсолнечниках. Перебирались и окапывались ночью. А ночи наступили темные, под стать чернеющей под ногами, бугристо вылопаченной земле. На ней лежали отблески горящего Воронежа, дым поднимался до самого неба. А в небе монотонно, как бы кого-то убаюкивая, гудели наши тяжелые бомбардировщики – ТБ-3. Они легко попадали в ножницы кромсающих ночную темь немецких прожекторов и легко сбивались. Но как тяжело они падали, как тяжело расставались со своим ночным, не так уж высоким небом!

      – Смотрите, товарищ лейтенант! – Я увидел поднятую голову стоящего впереди меня, всегда болезненно