Житие святого Глеба. Виталий Смирнов

и от благосостояния его люда. Но настоящий барин не думал об этом.

      – В высокой ограде своих казенных прав, – рассказывал Глеб, – он сидел один, точно в тюрьме в одиночном заключении, и положительно сходил с ума. Его единственные радости были еда, греховодство и самые извращенные, чуть ли не садистские удовольствия. Послушайте старожилов, – обращался Глеб Иванович ко мне, – и вы услышите об ужасных зверствах, возводимых на степень удовольствия, об ужасных бесчинствах попов и чиновников против слабых и бессильных, бесчинствах, тоже имевших целью потеху, развлечение. Наш феодал не мог выдумать ни удовольствия, ни потехи, мало-мальски похожих на развлечения здорового человека. Ведь пороть и наслаждаться этим – надо быть больным. Приклеить попу бороду к столу – надо быть пьяным. Вывалять станового в дегте и пуху и потом заплатить ему – затея человека и не трезвого, и не умного. Словом, – подытожил Глеб, – не вдаваясь слишком в подробные воспоминания, касающиеся внутреннего содержания и внешнего обличия старобарского житья-бытья, невольно убеждаешься в том, что мозг, ум, сердце плохо делали свое дело в этих обширных, когда-то блистательных господских дворцах.

      Потом этот период настоящего барства кончился, оставив после себя мебель, пропитанную жиром человеческим до того, что к ней нельзя прислониться, облупленных амуров на потолках и стенах и кучу долгов. Появился новый владелец, ничего общего не имеющий с настоящим барином, но всякими пронырствами добившийся возможности жить по-барски, то есть опять-таки в свое удовольствие, не обремененное каким-либо проблеском мысли. Опять традиционное растеряевское обжорство и пьянство, до полного опустошения души и карманов.

      Я знавал одного такого новоиспеченного барина, который, по его собственному выражению, за пять лет «проел» все имение. Удивленный до глубины души, я, Иван Силыч, спросил его, как ему удалось это сделать.

      – Как проедают-то? – ответил он, – да просто. Наживать трудно, а проесть – это, сделайте милость, сколько вам будет угодно, – изображал в лицах и интонациях Успенский этого «едока».

      – Ну как же, как?

      – Да вот так, например. Теперь вот от моего дома до губернского города пятьдесят верст считается… Так или нет?

      – Так.

      – Ну вот извольте потрудиться проехать эти версты не за три-четыре часа, а примерно за недельку или полторы… И при всем том, заметьте, лошади у нас первый сорт – тройки призовые… На эдаких лошадях тридцать верст в час мало будет.

      – Что же вы делаете?

      – Больше ничего, что едем «в свое удовольствие»! Компания нас тут собралась питухов, лучше требовать нельзя, – ну и… И у кабаков, и с бабами, и под горкой, и на лужочке, и на горке, и в кусточках, везде, где полюбится, остановки, закуски, песни, да по рюмочке, да пошлем за шампанским… Глядь, тысчонки четыре-пяток и рассортировал в разные места… Как проедали?! Захотеть только. Раз из Москвы метлу привез… совершенно даже из помойного ведра метла была эта. А спросите, во сколько