Криптовалюта Лермонтов. Оганес Григорьевич Мартиросян

незаметные, растут. Одна из них заменила небо. Теперь отчаяние осталось, приумноженное годами, этой кладовкой "нет", но ни на улицу идти, ни знакомиться. Оно целиком внутри, а ночью, кажется, разорвется. Напоминает ком в талую погоду, который катят дети. Но вот ком возрос и остановился. Вставать незачем, нечем жить.

      20. Ногой в лицо

      Зима, чудо какое, благодатное, юное. Холод, снег, мамы с детьми, снежки, горки, гибель бомжей в подвалах, цветы. Вообще, что мы называем "смертью"? Это до опыта. Если у вас есть такой опыт, значит, вас нет. Или вы, или опыт. Но я не об этом. Весна, незафиксированный вес штанги, весна, плач матери по умершему ребенку, весна – удар сапогом в лицо. Боже, зачем ты дал меня так много, так сразу. Подкинул кукушонка в чужое гнездо. Я выскакиваю из дома, бегу, на мне нет шапки, куртка на голое тело, сланцы. За дом, за гаражи, там прошло мое детство, там прошел я. Я выключаю небо, прислушиваюсь к земле: она беспорядочно шумит, не настраиваясь на нужную волну. У посадок я падаю, спотыкаясь о покрышку, врытую в землю. Когда-то при ней кто-то ездил. Но об этом не приходится жалеть. Людей на прилавках полно. Времена дефицита, слава богу, прошли.

      Ты подходишь ко мне, прикасаясь ладонями, кожей, прячешь глаза: угадай, кто это! Слегка прижимаясь, беззвучно смеешься, потом – громче, подаваясь телом. На тебе – юбка, колготки. Смех рассыпается беззвучно, будто падают бусинки, разбегаясь к стенам. Нам семнадцать лет, и, весна для самой весны, ты бежишь, легонько прикасаясь к полу. И наше солнце – не за горами. Мы встаем и тянемся, прикасаясь к небу. Имя тебе – любовь – подступает к горлу. Имя тебя – свирель – капает в голове. Весна – дед Мороз – и его не будет. Боже, еще вчера я верил в тебя, а сейчас – уверен. Пишут от насморка. У кого-то просто течет вода, кто-то – чихает смертью. Кто-то в движении, кто-то застыл. И то, и другое не соотносимо с жизнью. Люди игнорируют жизнь, иначе бы она всех убила. Она набрасывается на тех, кто ей смотрит в глаза. Жизнь – творчество, потому не должна повторяться. А вы ругаете смерть. Я выхожу на улицу, словно выбрасываюсь в окно. Иду, перебитый, задранный. Кровь течет, сторонятся прохожие. Сажусь в "восемнадцатый", на заднее сиденье. Опершись о колени, молчу. Все, все – позади. Ничего и не было. Пятнадцать тысяч строк, одиночество, сон.Так, незаметно для себя, я состарился. Я и раньше-то был не в тему, а теперь тем более. Некоторые говорят: здравствуйте. Я иду со своей студенткой. Говорит. «Все-таки решила кровь сдать, поехать по детским домам, посмотреть, каково другим». Мимо проплывают девушки. У одной нет ноги. Каждый раз она тонет, делая невероятные усилия, чтобы выплыть обратно. Стоим возле голубятни. Любуется, я же предельно мрачен. «Не возникает желание вырваться, Катерина Островского, крест…» – «А зачем? Нет, не возникает. У меня семья: муж, дети, а еще работа, учеба. Ни секунды времени». Внезапно она исчезает, я остаюсь один. Старухи, сбербанк, "Гроздь". Несколько сотен, очки, телефон. Голуби взлетают, тут же садясь. Я чувствую себя стариком, гуляющим с ребенком. Другими