Полнолуние для Магистра. Вероника Горбачева

отря на страсть к научным изысканиям, на привычку пропадать в лаборатории или засиживаться за очередной особо хитрой историей болезни, ровно в шесть часов вечера профессор закрывал лабораторный журнал или захватывающий анамнез, передавал ключи от кабинета ассистенту и следовал к экипажу, где дожидались его появления супруга с чадами. Взрослые-то сыновья давно покинули отчий дом, отправившись кто в кругосветное путешествие в качестве корабельного врача, кто в исследовательскую экспедицию; младшие же, появившись на свет в то время, как возраст миссис Диккенс почти не оставлял надежды на дальнейшее продолжение династии, поглощали ныне всё внимание заботливой четы. Скучая по покинувшим их детям, всю недорастраченную заботу и любовь родители щедро изливали на юных сорванцов. Тем более что в головах этих оболтусов обнаружились проблески незаурядного ума, а в организмах в целом – задатки магии, ныне легализованной королевским указом. Мальчикам не на шутку грозило блестящее будущее. Ведь целительская магия считалась уникальной; Орден Змеи и Чаши, курирующий магическую медицину, насчитывал не более дюжины одарённых послушников, а потому – Диккенс-отец обоснованно рассчитывал, что сыновья добьются в жизни куда больше, чем он сам. Академических мантий, например, и званий не менее чем Старших магистров.

      Ровно в шесть часов пополудни сей учёный муж, держащий бразды правления персоналом в госпитале святого Фомы, возвращался к роли образцового отца семейства. Именно в это время мистер Диккенс отвозил сыновей на лекции по началам целительства, организованные для талантливой молодёжи Орденом Змеи и Чаши, и высиживал там от начального до финального гонга под предлогом, что обязан следить за моральным и нравственным уровнем занятий. На самом же деле – наряду с юными слушателями он постигал азы целительской магии, стыдясь признаться в оном открыто и уронить профессорский авторитет…

      Вот и в этот весенний вечер, когда солнце ещё не думало скатываться за шпили соборов, но часы в профессорском кабинете отбили шесть, Элайджа Диккенс вздрогнул, оторвался от чтения – и с торопливостью, несолидной для своего возраста и дородной фигуры, заметался в поисках плаща и цилиндра. Машинально протянул связку ключей на серебряном кольце к пустующей конторке ассистента, спохватился, постучал себя по лбу, пробормотал: «Ах, какой Lapsus memoriae1, однако…» и выскочил в приёмную. Пора было мчаться на лекцию.

      – Вообразите, Эрдман, совсем забыл, что мой Джейкоб отбыл на воды. Держите ключи, дружище! Моя библиотека к вашим услугам, но не забудьте закрыть кабинет до того, как уйдёте на дежурство, а не после, не то опять всё прошляпите…

      Молодой человек, поспешно поднявшийся из-за столика, за которым просматривал журнал сегодняшних посещений, покраснел.

      – Простите, профессор, больше этого не повторится.

      – Знаю-знаю и всегда на вас рассчитываю. Ну-с, хорошего вам вечера, дружище!

      Захария Тимоти Эрдман почтительно поклонился его стремительно удаляющейся спине, подбросил на ладони тяжёлую связку ключей, всего от двух дверей – лаборатории и профессорского кабинета, но увесистых, будто отлитых из свинца. Сказывалось действие когда-то впервые осваиваемых мистером Диккенсом охранных чар, которые он умудрился наложить и на замки, и на ключи, а заодно и на двери; но переусердствовал, вот и получил интересный побочный эффект. Но переделывать работу не захотел, оставил как память.

      Захария сердито посмотрел на ключи, словно именно они были виноваты в его прошлой оплошности. Зажал в кулаке, потряс:

      – А вот закрою все двери сразу, прямо сейчас, и дело с концом, да?

      …Как уже упоминалось, молодой человек был холост; к этому стоило бы добавить, что склонности к развлечениям, свойственным его годам, не имел, зато обожал рыться в книгах, погружаясь в чтение настолько, что в такие минуты полностью пропадал для мира. Оттого-то особо ценил возложенную на него миссию по ежевечернему обходу больницы. Кому-то она казалась тяжкой обязанностью, а нашему герою – истинным благословением, ибо в перерыве между завершением дневных работ и началом обхода он дорывался, наконец, до самого желанного: чтения! И ничто его не отвлекало: ни несуществующая семья, ни тем паче, несуществующие друзья-гуляки, возможные искусители и соблазнители.

      Его собственные книжные запасы из-за скудости средств были невелики, а публичная библиотека с читальным залом закрывалась рано. Зато в профессорском кабинете всегда ждал необъятный книжный шкаф, любезно предоставленный хозяином, с единственным условием: рыться в книгах лишь в отсутствии Диккенса. Ибо тот терпеть не мог, когда в его сокровища закапывался кто-то ещё; но, движимый тягой делиться знаниями, шёл на компромисс с собственной фобией.

      Оттого-то Захария был готов и дневать, и ночевать на службе. Однако неделю назад с ним случился неприятный казус, вызванный его книго-одержимостью: зачитавшись почти до рассвета, он настолько одурел от бессонницы, что, уходя с поста, забыл закрыть кабинет. Книгу-то он поставил на место, затем машинально вытащил связку ключей из кармана, потряс ею… задумался над прочитанным и столь же машинально вышел, просто прикрыв за собой дверь. Очень неудобно получилось. С той

1

Ошибка памяти (лат.)