Драма для Дю. Алексей Николаевич Зубов

И.

      А что случилось?

      Шут

      ловим тех,

      кто не ворует, да все сыскать не можем – нет таких.

      В. И. – Шуйскому

      Не в бровь, а в глаз тебе, ты ж, ведаешь приказом «тайных дел».

      Шуйский.

      Врет пустое. Москва тиха, «шалят» лишь по углам

      За Волгою – да там всегда разбой.

      В. И. шуту

      А где же ложка?

      Шут

      Ложка-то? Я ложку у литовца – на девку выменял.

      Глинская В. И.

      Останови его.

      Позволь, Великий князь, тебя покину – и в почивальню удалюсь.

      В. И.

      Ступай, приляг.

      Лицом ты побелела, как лилея. Ступай, приляг, храни тебя Господь.

      (Глинская уходит)

      Теперь мои бояре, пир продолжим. Еще вина! Где музыка? Шуты?

      Вино омоет ум, а песни – сердце, а смех прогонит духов темноты.

      (Покои государыни. Глинская. Вельяминова. Девушки, стоящие на коленях и ткущие покрывало.)

      Глинская.

      Какой позор! Как раб презренный смеет шутить прилюдно.

      Как постыден смех!

      Я здесь чужая всем, и всем я ненавистна. Скажи, за что?

      Вельяминова.

      О, зависть, матушка, – грызет, грызет их всех …

      Шута, однако, надо высечь.

      Глинская.

      Нет, не нужно.

      Вельяминова.

      Он заслужил… пусть кровь свою прольет.

      Глинская.

      Кровь?

      Вельяминова.

      Да.

      И чтоб не понапрасну она лилась…

      Царица-государыня, решайся. Быть может, Бог не хочет дать детей

      Василию? А ведь тебя осудят – ждут лишь повод.

      Поверь, уж келью вымыли для нас в монастыре.

      Глинская.

      Да, кровь шута… Она копейку стоит. Вот если б кровь бояр надменных.

      Кровь… При этом слове – странною тревогой и сладостной

      вдруг замирает сердце. Как перед бездной…

      (входит В. И.)

      В. И.

      Что у тебя, любезная супруга, прошла печаль? Я вижу, ты свежа

      и вновь цветешь. В глазах огонь играет, и ласки мужу обещает твоему.

      Глинская.

      Мой государь, в глазах моих не ласка, а гордость оскорбленная кипит -

      твой жалкий раб посмел смеяться нынче – и выбрал он меня.

      В. И.

      Он всех кусает

      Глинская.

      Хочу, чтоб высекли его.

      В. И.

      Ради тебя, красавица княгиня, Велю ему плетей – раз тридцать – отпустить

      Глинская.

      Раз тридцать – мало

      В. И.

      Сколько же ты хочешь?

      Глинская.

      Хочу, чтобы секли до той поры пока из спальни

      платком я не махну. И чтобы кровь шута мне на пол вылили,

      а я б ее топтала.

      В. И.

      Что желаешь – будет… Как ты прекрасна!

      Все оставьте нас!

      (Каморка с заключенным шутом. Входит Грек.)

      Грек.

      Пришел я исповедь принять.

      Шут.

      Зачем же, отче? Секли меня не раз – я все живой.

      Небось, и в этот раз водой окатят,

      опохмелят, а к ночи – во дворец.

      Мы, скоморохи, каемся прилюдно не за одних