Баловень богов. Игорь Шахин

за любые деньги, лишь бы никто, кроме него, не мог любить и обожать того, кого выбрало его сердце. Не получится купить или продать? В таком случае можно продаться убийцам обожаемого тобой существа. Смерть великого дает бессмертие не только ему, но и тому, кто причастен к событиям его последних дней.

      Он единственный из всех боготворил этот Корабль. Его душа радовалась каждому проявлению мощи этого гиганта. Разве не может вызвать восторг то мгновение, когда Корабль из маленькой песчинки Космоса в доли секунды разворачивает сам себя в пол-Вселенной и вновь становится малой искоркой, но уже невероятно далеко от того места, где находился совсем недавно! А какое идолопоклонническое онемение охватывает душу, когда ощущаешь его несгибаемую волю! Кто, как бы походя, как бы не отдавая себе отчета в деянье, усмирял, нивелировал, сводил на нет страсти и глубинные пороки двенадцати старцев – и тягу к самоуничтожению, и желание кого-то убить, и осудить, и… все прочее? Он – Корабль!

      А как изящно, в короткий период между сбором урожая и очередным посевом, он словно бы разрешал старцам окунуться каждому в свой порок, не позволяя никак его проявить, а лишь смутно ощутить, как бы попытаться вспомнить, и ни более того!

      Тринадцатый понимал, что порок, победивший старца, превратит его в Разрушителя, а порок, исчезнувший вовсе, сделает из любого старца ангела, от которого в плантаторском деле нет большого толку.

      Корабль, по мнению Тринадцатого Старца, знал цену всему во всей Вселенной и, может быть, сам эту цену и назначал. Кому как ни ему было знать стоимость всех его усилий. И ни потому ли Корабль позволял ему, одному из всей чертовой дюжины, в паузы между сбором урожая и новым посевом не слоняться по гостевому отсеку в полубреду, а наблюдать за поведением остальных, анализировать, восхищенно и самозабвенно, в гордом одиночестве любоваться лучшим из лучших в ближних и самых дальних космических мирах? Позволял и, следовательно, выделял из всех, доверял и, может быть, любил.

      В таком случае надо ли тринадцатому опасаться того, что иногда в отсеке Корабля словно ниоткуда возникает этот ангелок-недоумок. Неуверенно мямлит, когда отчитывается о своих делах на одной из очередных плантаций, затем висит в нише для сна никому не нужным, совсем бесполезным коконом, пока старцы вновь куда-нибудь не отошлют его набираться уму-разуму? Почему бы Кораблю и не иметь свою маленькую слабость, свою живую игрушку для каких-то своих целей?.. И все же, все же… Червь Сомненья он и есть Червь Сомненья, чтобы жить по своим правилам, точить себе и точить тела плодов, хотя призван их стеречь.

      Корабль – черт бы его побрал! – ускользает от образных фиксаций. Его невозможно ни нарисовать, ни сфотографировать, ни упаковать в словесные образы. Хотя, знаете ли… Что-то такое проявляется. Так на белом листе фотобумаги, опущенном в проявитель, начинают постепенно проступать черты всего того, что попало накануне в кадр. Щелк! И птичка в клетке… Да, конечно, если бы птичка и если бы в клетке… За плоскостью фотографического