Галя. Андрей Ч.

хоть какую-то поддержку, я позвонил Владимиру: «Всё! Снял я плакат!».

      Новость его невероятно обрадовала, и он, в свою очередь, позвонил звонарю Леониду:

      – Так неугодное, говоришь, Бог не попустит? – переспрашивал он.

      – Да, если бы плакат был неугоден, то его бы уже не было, – отвечал ему Лёня.

      – Так вот нету большего твоего плаката. Исчез! – торжественно поставил точку в споре Володя.

      На всенощную в субботу идти было страшно – я был уверен, что меня просто выгонят из прихода, и на этом закончится всё моё воцерковление. Но, к моему удивлению, служба прошла тихо – будто и не было никакого происшествия два дня назад. В воскресенье тоже всё было как обычно: никто не смотрел косо, все улыбались и здоровались со мной как обычно. Ни до, ни после службы Леонид на колокольне не упрекнул меня. Более того даже разрешил своей десятилетней дочери Лизе вместе с Александрой, дочерью других моих знакомых, пойти со мной кататься на лодке. Мы договаривались об этом неделей раньше, и никто из их родителей из-за пропажи плаката ничего не отменил.

      Я озирался по сторонам, всматривался в глаза бабушек: все смотрели так же ласково, как раньше. Всё было по-прежнему, и я остался на чай. За трапезой ко мне подсел пятидесятилетний настоятель и спросил:

      – Андрей, ты считаешь меня экуменистом?

      – Нет, батюшка, что вы!

      – Отдай плакат.

      – Да не могу я! Как же вы не понимаете? Почему кто-то решил за весь приход повесить плакат на храм как рекламу на магазин. А молиться как? Пусть весь приход решает, можно вешать такое на церковь или нет.

      Священник встал и попросил всех трапезничающих остаться на голосование. Он объяснял в двух словах, в чём дело, и просил принять чью-либо сторону. За чаем оставалось человек тридцать, и большинство вообще не могло вникнуть, о каком плакате идёт речь. Поэтому, когда началось голосование, против плаката вместе с моей поднялось всего семь рук.

      – Кто за то, чтобы плакат снова повесить? – спросил, в свою очередь, настоятель и сам первым поднял руку.

      Следуя примеру священника, вверх стали тянуться другие руки: одна, вторая, пятая, шестая… Ещё секунда – и случится непоправимое… Я не знал, как остановить готовящихся тоже поднять свои руки, сорвался и заявил:

      – Стойте! Голосуйте не голосуйте, плакат я всё равно не отдам.

      – Значит, ты лгун?! – заявил священник.

      Я опешил. Выходило, что это так. Пришлось признаться:

      – Лгун. Но плакат не отдам. Переименуйте церковь в другую какую, тогда и вешайте, что хотите. На русской плакат висеть не будет.

      С этими словами и с осознанием того, что меня теперь с позором выгонят из общины, я сам вышел из трапезной. Следом последовал весь приход. Одна худенькая и самая активная бабушка заголосила:

      – А ты напиши архиепископу. Владыке напиши. Пусть он решит.

      – И напишу! – машинально ответил я и вышел за церковную ограду.

      За мной побежали Александра и Лиза, о которых я в тот момент совершенно забыл. Они, краем уха слышали жаркую