Вдова Далила; Ужас. Морис Левель

менее проницателен, чем простой журналист, и об этом кто-то узнает. Этот промах мог повредить ему; он почувствовал благодарность к Кошу за то, что тот угадал его мысль, предупредил его желание, и обратился к нему почти дружелюбно:

      – Поедем со мной. Я успею сообщить вам кое-какие сведения.

      – Я бы предпочел, – возразил Кош, чувствуя, каким выгодным стало его положение, – проникнуть с вами, хотя бы на одну минуту, в комнату, где совершено преступление. Сведения, которые вы мне сообщите, несомненно, очень ценные, но если через час-другой журналист явится к вам за справками, вам невозможно будет утаить от него то, что вы мне расскажете. Сейчас же я здесь один. Все остальные, потеряв терпение, ушли, и, если вы исполните мою просьбу, вам легко будет ответить тем, кто будет жаловаться на такую привилегию: «Вас не было на месте…» И наконец, рассказ очевидца имеет особое значение в глазах читателя. Даже если я проведу на месте убийства всего одну минуту, я гораздо живее опишу его.

      – Ну, если уж вы так настаиваете, идите за мной. Мы войдем на минуту, но по крайней мере вы увидите…

      – Я ничего большего и не прошу.

      Трое полицейских и Кош направились к дому. Коридор, по которому репортер шел ночью, показался ему теперь особенно широким. В темноте он отчего-то представлялся Кошу узким, с серыми плитами и голыми белыми стенами.

      Плиты были красные и блестящие, стены, выкрашенные светло-зеленым цветом, были увешаны старинными гравюрами и оружием, а лестница оказалась не из старого дуба, а из полированной сосны.

      Поднявшись по лестнице, Кош узнал площадку и сам остановился перед дверью. Он тут же пожалел об этой невольной остановке и подумал: «Если бы я был приставом, обратил ли бы я на это внимание?» Но ему не дали времени на размышления. Дверь отворилась. Кош сделал шаг и в волнении остановился.

      Возвращение в комнату, где он провел такие страшные минуты, было мучительным. Репортер мгновенно проклял и свое вчерашнее решение, и сегодняшнее любопытство, приведшее его опять в эту комнату. Он машинально снял шляпу.

      Странное дело: он, не побоявшийся рыться в разбросанных бумагах, трогать полотенца, запачканные кровью, и даже приподнимать голову убитого в то время, когда его окружала опасность, когда малейший жест, малейший возглас могли стоить ему жизни, теперь задрожал и снова почувствовал тот неопределенный, непонятный и непреодолимый страх, который охватил его вчера ночью около жандармского поста.

      – Будьте осторожны, – предупредил его пристав, – не трогайте ничего… даже этот осколок стекла, там… около вашей ноги… В подобных происшествиях все может иметь значение… вон там… там… это обломанная запонка… по всей вероятности, она не имеет никакого отношения к делу… но никогда нельзя быть уверенным…

      Слова пристава развеселили Коша. Эта запонка, не имеющая никакого отношения к делу!..

      «А что, если это выдающийся сыщик? – подумал он. – Что, если посреди этого беспорядка он сумел отличить настоящее от фальшивого?