Не спится…. Юрий Лифанов

Знал, никуда им от меня не деться. Не сегодня, так завтра, через год-другой, а увижу. А теперь?..

      Ехали долго. Было время и смотреть, и думать. Что гнало нас отсюда? Бог знает! Теперь среди этих печальных полей с далекими холмами под темными громадами предгрозовых тяжелых туч все причины казались пустяковыми. Тревога за будущее детей, стесненное жилье без надежды его улучшить, работа без оплаты у жены, а потом и потеря ею даже этого места – все кануло куда-то в эти часы долгой дороги. У одних ли у нас такие обстоятельства? Ценой ли потери отечества решать их?

      – Что с тобой? – робко тронула меня за руку жена.

      – Смотрю, – вздохнул я.

      Перед самым отъездом, когда мы с добрым десятком провожающих вышли уже из подъезда и остановились у дверей автобуса и женщины, в голос отрыдав, вытирали глаза платками, у меня вдруг сбился сердечный ритм. Должно быть, от той внутренней дрожи, озноба какого-то, возникшего в тот миг, когда какая-то соседка заголосила на кухне. Женщины толклись там, пока мужики таскали коробки и баулы. К этому громкому плачу добавилось всхлипывание жены. Никогда я не слышал, как она плачет. А тут ее прорвало. Затрясло и меня. В тот момент, потащив по полу раздутую сумку, я сумел унять дрожь. А у дверей автобуса от ломоты в груди в глазах потемнело. Через миг все успокоилось во мне, но жена успела заметить, что со мною что-то случилось, и теперь продолжала тревожиться.

      – Смотрю, – повторил я, – увижу ли еще…

      – Но мы же приедем. Через год возьмем отпуск и приедем…

      – К кому приедем?! В гости?… Мы ведь не гости здесь были. Дом наш здесь… У человека должен быть дом, свой дом, понимаешь? А теперь его нет. Ни там, ни тут…

      – Ну, успокойся, прошу тебя. Видишь, сын уже задергался, – тихо стала она упрашивать.

      – Да-да, уже спокоен, извини. Что еще остается…»

      Этот отрывок из тетради знакомого оказался единственным, детально рассказывающим о дне отъезда из России. Все остальное, уже о жизни за ее пределами, представляло краткие блокнотные записи о чувствах, мыслях и настроениях человека, силой обстоятельств оказавшегося вне отечества. Читать их было любопытно, но без объяснений автора почти невозможно представить последовательность событий, и многое казалось непонятным. Пришлось просить моего товарища часть записей прокомментировать. Так мы с ним и беседовали несколько дней подряд. Я вспоминал какой-нибудь эпизод из прочитанного, а он рассказывал. Иногда подробно и подолгу, а иногда отмахивался – неважно, мол, особенно когда речь шла о личной жизни близких. Я не настаивал. А некоторые строки в комментариях не нуждались. Что можно добавить к таким, например, словам, бросившимся в глаза где-то в середине одной из его записных книжек: «Я лучше бы дома тосковал о зарубежных странах» или: «Никогда не стану я частью этого государства и никогда не буду крепок этим чувством здесь». Чем больше мы говорили с ним, тем сильнее я укреплялся в своем впечатлении, что собеседнику моему важно было убедить прежде всего себя в том,