Знай обо мне все. Евгений Кулькин

не глядя назад, я заметил своего будущего «исключителя». Нет, я не собирался с ним связываться, даже вообще смотреть в его сторону. Но я знал, что он есть. Голос у него был базарно-громкий, без оттенков. Он сильно цокал пером по донышку чернильницы, ставил кляксы в чужие тетради, но ропот по этому поводу был таким робким, как случайный ветерок в листьях липы, что росла напротив нашего окна. Зато он спрашивал каждого:

      «Ну чего, мырсальник тебе поколупать, да? Галошу на морду надеть, да?»

      «Месяц!» – возвышала голос учительница, а он продолжал базарить:

      «Месяц, Месяц, вроде я вам козел, да?»

      Человека с такой небесной фамилией я встречал впервые, поэтому невольно обернулся. Да, он таким и был, каким я его представлял по голосу: белобрысый, с вихром-мочалкой и в веснушках.

      «Коля…» – зашептал ему кто-то с галерки.

      Ответил Месяц вслух:

      «Пусть пялится, пока есть чем».

      На перемене он дернул меня за плечо и сказал:

      «Здорово, Баба Рязанская!»

      Я, еще не остывший от своих клятв, молча посторонился и удивился, что на это у меня хватило выдержки.

      К концу перемены «бабой» меня звал почти весь класс, даже немощные хлюпики, которых я бы сбил с ног одним щелчком. Но я молчал. Терпел и молчал. Правда, не улыбался, как Ростя.

      Удар портфелем по голове я получил в тот момент, когда уже в класс вошел учитель Трофим Петрович.

      «Опять Месяц!» – сказал он со вздохом и начал усовестливать его какими-то мягкими, легкими словами типа: «Недостаточек у тебя, Коля, имеется. Не очень ладишь ты с людьми. Работать тебе над собой надо».

      А Месяц сидел, как на колу, вертелся во все стороны и орал:

      «А чего он зырит?»

      «Смотрит», – поправил его учитель.

      И в это время я и в самом деле захотел взглянуть в его сторону и вдруг – прямо под глаз – шваркнул он мне промокашку, искупанную в чернилах.

      «Ну вот, – нудил учитель, – ничего ты, к сожалению, не понял».

      А во мне уже сломалось смирение. Я порывисто поднялся и, произнеся: «Ну, гад, бери и помни!» – выбежал из класса.

      «Куда ты? Вернись!» – полетел мне вдогон сразу окрепший голос Трофима Петровича.

      Я сознавал, силы слишком неравны. Рядом с Месяцем было по крайней мере десяток прихлебателей и еще столько же тех, кто влезет в малу кучу по трусости, чтобы Колька оценил их храбрость. И тут я вдруг вспомнил, что печать «грозное оружие нашей партии», купил в киоске «Пионерскую правду», завернул в нее половинку кирпича и стал ждать конца урока.

      Месяц со второго этажа катился мне навстречу по перилам и жизнерадостно кричал:

      «Баба, сейчас я тебя специально для Рязани разукрашу! Чтоб один глаз из заду глядел!»

      Он болтал ногами, руками показывая всякие непристойности, а сзади, подражая ему, храбрились прихлебатели и прилипалы. Словом, было так, как я и подозревал.

      Признаться, я остыл, и мне даже стало казаться, что не ударю его кирпичом, а вызову на честный бой, как это делал всякий раз, когда