Знай обо мне все. Евгений Кулькин

в те же сапоги, которыми наследил в нашем доме.

      И я опять проверил себя на слюнявость. Подумал, вот сейчас взлетит он на воздух, и не будет знать, кто это его покарал.

      Но еще один глоток из бутылки одервенил мускулы решимостью.

      И я, чуть пришагнув к пещерке, в которую – по нашему замыслу – должен нырнуть, высмыкнув кольцо.

      Вот, слышу, дверь заскрипела. Видать, Пахомов зашел в уборную, и я, прошептав присловие Савелия Кузьмича: «Прости мя, боже, так твою мать!», дернул за леску.

      Взрыв уронил мне на голову такую тяжесть, что я не упал, а закатился в ту самую пещерку, из которой когда-то народ выбрал глину. И уже оттуда увидел, как на дно оврага летят какие-то дрючки, щепки, даже солома.

      В домишках напротив, заметил я, все окна высадило. А стены стали в каких-то щербинках. То ли их осколками посекло и то ли Пахомычевым дерьмом вылепило.

      Как и договаривались, домой сразу не идем. Сперва – отдельно друг от друга – побродим в окрестностях нашей улицы, поспрашиваем у пацанов, что слышно и как дела. И, только после этого убедившись, что за нами нет хвоста, заглянем на подловку к Гиве, где он оборудовал надежное лежбище.

      Поблукал я по-над Волгой часа полтора или два и только собрался в нашу улицу ступить, девчонка соседская мне наперерез чешет.

      «Гена, – говорит, – а тебя милиция ищет!»

      «А Гива где?» – спрашиваю, охолодав грудью.

      «Его уже увезли! – отвечает. – На машине. И вздохнула совсем по-взрослому: – Везет же людям!»

      «Ты сама видела Гиву?» – осторожно спрашиваю девчонку.

      «Ага!»

      «Он чего-нибудь говорил?»

      Она – опять по-взрослому – потерла ладошкой лоб.

      «Нет, – сказала она наконец, – ничего не говорил. Он кричал только кому – не знаю: «Рви!» И еще про засаду в Мишкином доме чего-то упомянул».

      У меня горели подошвы, так хотелось поскорее дать стрекача.

      А девчонка, уже отойдя от меня порядочно, вдруг крикнула:

      «Еще он крикнул: «Нас предал Чурка!»

      Значит, все же Юрка! Это почему-то успокоило, и я, не таясь, побрел, как в этих случаях говорят, куда глядят глаза.

      Как очутился на вокзале, сам не знаю. Но только вид поезда заставил моментально подумать, что надо уехать. Но куда? В Барнаул? Но мама-то еще здесь. А, потом, это не ближний свет. Пока доедешь, и на погремушку костей не останется.

      И вдруг мысль в душу ударила: «А были ли у Пахомова дети?»

      И так погано стало, словно не месть я совершил, а предательство.

      Полез я в карман, чтобы отхлебнуть из бутылки. А она – пуста. Видно, выплеснулось все, когда по ярам огинался.

      Походил я немного возле вагонов, гляжу: моряки возле крана с кипятком сгрудились. Я – к ним.

      «Слышали, – говорю, – начмила пацан подорвал?»

      Я взял повыше рангом, чтобы хоть этим огорошить.

      «Да мне один комар в ухо свербел! – сказал здоровенный матрос с тремя лычками по полю погончика. Так, что даже не видно, какого он у него цвета.

      Подкинул я тут еще подробностей. Только вкратце –