Мрак тени смертной. Сергей Синякин

неделю приходили письма от родных?

      Никто ему не ответил.

      Фома посидел немного рядом с Симоном и, сгорбившись, побрел на свое место. Все знали, что там, в щели между досок, у него лежит маленькая фотография семьи, которую Фома ухитрялся сберечь во время любых шмонов, которых в лагере было достаточно, ведь поводов к ним охране искать было не нужно.

      Рыба и хлеб будили воспоминания о прошлом.

      Дитерикс долго по-стариковски облизывал пальцы, потом печально сказал в пространство перед собой:

      – У фрау Мельткен на Фридрихштрассе была замечательная кондитерская. Мы с детьми всегда покупали у нее меренги. Боже, какие это были меренги! Она удивительно готовила взбитые сливки. Мы ставили вазочку с меренгами на стол, и дети тут же расхватывали все пирожные…

      Еще несколько лет назад будущее представлялось нам зеленой лужайкой… У англичанина Уэллса я читал рассказ… Кажется, он называется «Зеленая калитка»… Странный рассказ о человеке, который в детстве открыл попавшуюся ему на дороге калитку и оказался на цветущей лужайке. На этой лужайке играла мячом пантера. И вот он стал взрослым, но воспоминание о цветущей поляне не отпускает его, и человек, который уже стал к тому времени министром, мечтает найти зеленую калитку и вновь вступить в чудесный мир, где ему было так хорошо.

      И вот ему кажется однажды, что он нашел такую калитку. Он ее открыл, шагнул вперед – но за калиткой мрак. Там нет лужайки с пантерой! Оказывается, он шагнул в шахту, в которую и провалился…

      Иногда мне кажется, что мы все провалились в темную шахту и на дне ее копошатся чудовища…

      Это же ощущение было и у Евно Азефа.

      Ощущение, что его окружает ад, не отпускало Азефа.

      Ночами ему снилось, что из темного угла барака появляется хмурый и сосредоточенный Савинков. За спиной Бориса Викторовича стоит Чернов и держит руки в карманах. Савинков наклоняется, пристально вглядываясь в изможденное лицо своего бывшего боевого руководителя, удовлетворенно кивает и негромко говорит:

      – Это тебе за обман, Евно! Это тебе за обман!

      И тогда Азеф слышит, как где-то внизу, ниже холма, возведенного у колючей проволоки, отделившей лагерь от остального мира, кто-то урчит умиротворенно, словно страдания людей насытили неведомую утробу.

      Одним серым безрадостным утром он услышал, как кто-то хрипловато декламирует в туалете:

      Этот господин в котелке,

      С подстриженными усами,

      Он часто сидел между вами

      Или пил в уголке.

      Он родился, потом убил.

      Потом любил.

      Потом скучал.

      Потом играл.

      Потом скончался.

      Я не знаю, как он по имени назывался,

      И зачем свой путь совершал.

      Одним меньше. Вам и мне все равно.

      Он со всеми давно попрощался.

      Когда принесут мой гроб,

      Пес домашний залает,

      И жена поцелует в лоб,

      А потом меня закопают,

      Глухо