Мания. 2. Мафия. Евгений Кулькин

рожь, теперь стоял огромный снулый завод по производству никому не нужных ядов.

      А где был тот самый лес, куда так и не уманул Авенир Люсю, теперь красовался карьер, в котловине которого муравьино ползали самосвалы и, словно богомол, вскидавался своей маленькой головкой экскаватор. А на краю карьера стоял плакат с такими строками:

      Пусть о нем еще песни не спеты,

      Но поведает тот, кто летал,

      Что известен на целой планете

      Волгоградский крылатый металл!

      И Берлинеру стало ясно, что из этого карьера возят песок или глину на алюминиевый завод.

      Авенир едва оторвал себя от воспоминаний, с пустым любопытством глянул, как двойно вихляются на воде отражения чаек. И тут же установил, почему такой обман зрения. Оказалось, летали они под столбом, на котором – с ночи – не был выключен упуленный в берег прожектор.

      Колебаясь, по воде плыл гудок. Какой-то большой теплоход входил в гавань.

      Его поселили в тихом пансионате. Настолько тихом, что редко какой-либо крик прорезал устоявшуюся тишину. Только шорох: что-то продолговатое, без сучка и задоринки.

      Берлинер давно по-настоящему не отдыхал. Все время ели какие-то проблемы. Даже на даче, где, казалось, можно было по-настоящему расслабиться. И там находились какие-то дела и заботы.

      Как-то на провесне решил побыть, как говорится, в одиночестве. Приехал на дачу. Оттопил ее как следует. Даже баньку оживил.

      И тут вдруг явилась теща с тестем.

      – Услышали, что ты тут томишься, как на выселках, – сказала мать Розы Дора Ильинична. – Вот и приехали. Небось не выгонишь.

      И старики – друг перед дружкой – расстарываться на все сразу: она – за молоком, он – за квасом, она – в лес, он – по дрова.

      – Этот дуб, да пожалеем его, – кричала теща, – бездетен: рядом не идет не то что плечистый, а вообще никакой подгон, голо, одни грибы нарывами торчат, и то сплошь несъедобные!

      Потешные старики. Не выходят из дома, пока не доспорят дуб с осиной, и не сгаснет ветер.

      – Не будем им мешать, – говорит тесть.

      Тут у Авенира настоящая расслабуха. Он никого не знает, и его, слава богу, никто. Благодать.

      Правда, ему тут надавали всяких и разных адресов. Но это он востребует тогда, когда обрыднет быть одному.

      Вот пошлялся он по набережной, попил сочку, посмотрел: на бухточке – перед публикой – выпендривался каноец. Стащил лодку на воду, неловко вскочил на нее и заспешил веслом, забалиндрасил.

      В пансионат, который недавно, говорят, был гостиницей, явился нагулявшим аппетит. Пообедал. Взял книжку, вышел на балкон. Попытался читать. Про себя отметив, что читанное вчера чуть ли не сразу забывалось, а черт-те когда вталдыченное, как ржавчина, въелось, как понятность, надиктованная тупым повторением. Ему один полковник рассказывал, что однажды, не просыпаясь, разобрал и собрал пистолет.

      Стулья в его номере были массивные, словно имеющие президиумные отличия. А на одном из них были выжжены вензеля –