Мания. 1. Магия, или Казенный сон. Евгений Кулькин

мере с того света.

      – Здравствуйте, – сказала она и, протянув руку, попыталась представиться: – Меня зовут…

      – Вы меня извините, – произнес Ефим. – Но я страшно спешу! У меня…

      – Свиданье? – весело спросила она, поймав прядь волос, которая пыталась упасть ей на глаза.

      – В общем-то, да, – начал мямлить он. – Но скорее нет.

      – Очень интересно! – заиграла глазами девушка. – Ну бежите, а то поздно будет.

      – В каком смысле?

      – Да в простом. Приворожу.

      – Нет, вы зря смеетесь. У меня зачет…

      – О! – Она обратилась к девчонкам: – Дядя-то примерный студент. А вы его за котенком посылали. А зачет у вас, случаем, не по физре?

      Моторыга кивнул.

      – Угадали!

      – Ну тогда – бегом!

      И он до сих пор не знает, что его дернуло вернуться. Вот так – плюнуть на зачет и подойти к этой одиноко теперь стоящей девушке, насмешливо глядящей ему вслед.

      – Так как вас зовут? – заполошно спросил он.

      – Условно говоря, Варя, – ответила она.

      – А почему – условно?

      – Потому что имя у меня совсем другое.

      – И им вы собирались представиться давеча?

      – Конечно.

      – А теперь?

      – А сейчас передумала. Не могу же я правду говорить человеку, который – на лету – мне соврал.

      – Как это?

      – Натурально и со знаком качества!

      – Значит, я вам кажусь лжецом?

      – Нет, пока что просто обманщиком.

      – Значит, вы не верите, что у меня зачет?

      – Почему же? Только принимаю его почему-то я.

      И он опять вознамерился кинуться бежать. На этот раз просто от нее. Потому что не выносил, когда над ним – вот так откровенно – смеялись.

      Он вынул свою зачетку и приблизил к ее лицу.

      – Смотрите! – сказал.

      – Зачем? – спросила она.

      – Чтоб знали!

      – А лишние знания, как я давно поняла, вредят.

      – И поэтому…

      – Совершенно верно, не стала студенткой.

      И уже через пять минут он знал, что зовут ее не Варя, а Валя, что у нее двое детей и муж, с которым она не живет. И еще – молва.

      – И какая же? – полюбопытствовал он.

      – Всякая. Но больше та, которой опасаются все, кто хоть сколько-то блюдет свою честь.

      – А вы?

      – Я ее не блюду.

      Потом был поцелуй. Вернее, извержение какого-то пагубного чувства. Словно губ не существовало, была мешанина зубов. От такого поцелуя не шалеют. От него потихоньку отплевываются или – опять же незаметно – спускают слюни в носовой платок.

      В тот день дети ее гостили у бабушки за Волгой, и она была одна.

      Потому они и не заметили, как луна подплыла под самое окно. И не слышали, как с серой подкладкой лист, усохнув до съеженности, громко шуршал, гоняемый по крыльцу ветром.

      Потом было утро. Раскрытые дверцы старинного сооружения для одежды и посуды. Как оно называлось, Валя не знала. И опять она его целовала.