Бестиарий. Сергей Гребнев

куда? – удивился я.

      – Денег мало. Пойду продам! – и, по-деловому скорчив рожу, вышел.

      Собирая таблетки, Молль, видимо, нащупал в пассажирской массе брешь, куда и собирался впихнуть дохлятину.

      – Задешево не отдавай! – крикнул ему вслед со смехом брат, потом, ехидно улыбаясь, обратился к Чину: – Ну что, помогло, переломался?

      Тот вспомнил и завыл снова. Брат сплюнул. На какой-то остановке рядом с Чином на полу появилась спитая, без возраста баба с естественными дредами на голове, которые примагнитили большое количество мелкого мусора. Печеное яблоко лица было ярко намазано густой косметикой ядовитых цветов. Валяясь вместе с Чином в обнимку на грязном полу, вся облепленная окурками, она громко, пьяно хрипела, слюнявя ему ухо: «Потерпи, потерпи, мальчик мой! Все хорошо будет!» Она скрипела и гладила ему голову грязной корявой рукой. Наконец за самозабвенными стонами и пеленой портвейна Чин разглядел, что рядом с ним. Разглядел только косметику, а булькающий хрип казался нежной женской лаской. Так поют сирены с островов Зеленого Змия. И поползла грязненькая пятерня по сухому, как вяленая вобла, телу пьянчужки. Когда рука его полезла в черную мятую юбку, нас затошнило. Брат уж хотел было двинуть ногой, но тут возмутилась дама.

      – Ты че, блять, делаешь! Гаденыш, блять! Я тебе в матери гожусь, блять! – заорала диким басом возмущенная синьора и влепила Чину пощечину.

      Пьянчужка попыталась встать, но не хватило устойчивости, и она упала на Чина. Тот обвил ее всеми конечностями и, улыбаясь нежно, проикал: «Прости, мамочка!», тут же снова попытавшись залезть ручонкой в трусы. Синьора завопила гадким голосом с трелями мокроты и замахала острыми локтями. Пытаясь вцепиться в Чина, она лишь сдирала об стены старые корки с локтей. Чин крепко вцепился, фыркая смехом.

      – Чин, бля! Говно! – не выдержал брат.

      Он схватил пьянчужку за шкирку, выдернул ее из объятий Чина и, открыв дверь в вагон, вышвырнул ее из тамбура.

      – Чин, скот, еще раз такое увижу, пойдешь на хер! – сказал брат, брезгливо вытирая ладонь об штаны.

      Чин, закрыв один глаз, заливался скрипучим смехом.

      – Это же моя мамочка была! – еле выдавил он из себя.

      Допили портвейн. Пришел Молль. Курицу продал, но заработал синяк под глазом. Подремали. В Питер приехали, когда от жары осталась только отрыжка, как у нас от портвейна. Высох грязным налетом пот, делая все вокруг липким. Мы вышли на перрон. Набухшее солнце отворачивалось от нас куда-то в сторону, за вокзал. Вокруг ворчал уставший народ. Нас объезжали сумки на колесах. Пассажиры поезда спешили в метро. Мы не торопились. Мы приехали.

      – Чувствуете, чем пахнет? – спросил брат.

      Мы принюхались.

      – Чем-чем! Говном! – сказал Молль.

      Мы рассмеялись.

      – Мудаки! – проворчал брат, улыбаясь.

      III

      Гражданка, дом родной. Гремел трамвай, за высотками садилось солнце. Горячий асфальт и ларьки. Купили литр модного напитка «Рояль». Спиртяга