Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел. Татьяна Николаевна Зубачева

медленно подошёл к ней и сел рядом.

      – Женя…

      – Что, милый? – она быстро отложила гребёнку, встряхнула головой, рассыпая волосы.

      – Женя, знаешь, я… я вспомнил сейчас, послушай. Только… я это только петь могу. Вот…

      Когда в раздоре с миром и судьбой,

      Припомнив годы, полные невзгод,

      Тревожу я бесплодною мольбой

      Глухой и равнодушный небосвод

      Он пел еле слышно, почти шёпотом, глядя перед собой расширенными глазами.

      И, жалуясь на горестный удел,

      Готов меняться жребием своим

      С тем, кто в искусстве больше преуспел,

      Богат надеждой и людьми любим, —

      Тогда, внезапно вспомнив о тебе,

      Я малодушье жалкое кляну,

      И жаворонком, вопреки судьбе,

      Моя душа несется в вышину.

      С твоей любовью, с памятью о ней

      Всех королей на свете я сильней.

      Закончив, Эркин посмотрел на Женю.

      – Вот, я, может, не всё понимаю, но это про меня, точно. Не сейчас, а раньше. До Свободы. Сейчас что, а тогда… Я выжил, потому что тебя помнил, правда, Женя. Ты… ты веришь мне?

      Женя молча, чувствуя, что скажет что-то обязательно не то, обняла его и поцеловала в щёку. Он, как-то всхлипнув, ткнулся лицом в её волосы.

      – Женя, – и как когда-то по слогам: – Ми-ла-йа… Джен-нийа…

      Она гладила его плечи, спину. Не горячила его, не распаляла себя, нет, он же всё это знает, почувствовал бы, нет, это другое, совсем другое. И опять… опять эта же горячая волна, туман перед глазами, и только Женя… Всё тает, расплывается, и только руки Жени на его теле, только глаза Жени, и тело Жени под его руками, а больше ничего нет, и не надо ему ничего… не надо… не надо…

      …Они лежали рядом под мягким тёплым одеялом, и такая же тёплая мягкая темнота окружала их. А когда ж это он лампу погасил? Не помнит. Ничего не помнит. Только то, что ему было хорошо, и сейчас хорошо. Женя спит, обхватив его обеими руками и положив голову на его плечо. Надо встать, уйти к себе, в кладовку. Ему нельзя привыкать спать здесь, нельзя. Он не может вспомнить почему, просто знает. Но не то что встать, шевельнуться нельзя: разбудит Женю. А ей надо выспаться. Завтра у неё две работы. Двойная смена. Это тяжело – двойная смена, он помнит… Надо встать и уйти, пусть Женя спит, отдыхает. Но глаза сами закрываются, и он опять уплывает в сон, мягкий и тёплый, пахнущий Женей… Нет, Жене надо выспаться. Ну же, давай, аккуратненько. Только бы не разбудить её.

      Эркин мягко вывернулся из рук Жени и соскользнул с кровати. И застыл, прислушиваясь. Нет, спит. Где-то тут его штаны должны быть. И шлёпанцы. Да, вроде он их бросил на пол, рядом… да вот же они. А тенниску… Тенниску Женя куда-то положила. Ладно, а то ещё громыхнет чем, разбудит.

      Прижимая к груди штаны и шлёпанцы, Эркин бесшумно выбрался из комнаты в кухню и прикрыл за собой дверь. Здесь вроде посветлее… и похолоднее. По-прежнему на ощупь он вошёл в кладовку, вытащил и развернул постель. Обтереться бы надо, но ладно. А то зазвякает, забулькает