Капитан дальнего следования. Игорь Кулькин

то место, отчеркнутое ногтем, где закончил вчера читать, и снова принимался, чертил графики, разгадывал схемы – и к концу года был готов ко всему, даже к столичным экзаменам.

      Он поехал поступать в столичный университет на свой риск, на свою ответственность. Туманный московский вокзал был полон народа, и торопящаяся толпа несла его до самого метро, до очередей к кассам. Там Евгений долго стоял, опустив голову, изредка поглядывая на проходивших мимо людей. Купил билет, проехался на эскалаторе, сел в вагон. А когда вышел на своей станции и пошел по серым улицам к общежитию, все вокруг было изумительно чужое – и язвительный дворник, что-то говоривший проезжающему мимо «мерседесу», и торопящийся молодой человек в деловом костюме и с мобильным телефоном (а мобильников в их городе и вовсе не было!), и тучная женщина в оранжевом спортивном костюме, мерно жующая резинку, и кропотливый милиционер, составляющий протокол за переход улицы в неположенном месте, и рабочие в желтых манишках, расставляющие деревянные кордоны, – все они были другими, совсем не такими, как у них в городе. И стены домов – какие-то пепельно-серые, и светофоры с яркими огнями, и даже небо над головой – низкое, тучное небо – было другим. И, придя в общежитие, получив комнату, в которой помимо него обитало уже шесть человек, Евгений лег на свою койку в самом дальнем углу, отвернулся к стене. И расплывчатое черное пятно в виде поедающей банан обезьяны, и белые крапинки, и облупившаяся краска вокруг розетки – вся эта стенка, оказавшаяся перед ним, надолго осталась в памяти, она стала такой родной и знакомой; и, приходя в комнату после экзамена, он отворачивался к ней, и во всем одиночестве, во всех переменчивых мгновениях, случайных лицах, которые мелькали перед ним, только она была неизменной во всей меняющейся, спешащей, неуловимой Москве. Он успешно поступил и, сам тому не веря, что теперь он – московский студент, уехал домой. Эти месяцы, последние домашние месяцы перед переездом, прошли беззаботно. Он ходил на речку, а часы считали мгновения, и он ясно ловил этот пульс времени, этот обратный отсчет – и готовился к нему, сам того не замечая. И до того было грустно, когда он уезжал! В конце августа на вокзале мама целовала его, плакала и суетилась, засовывая горячие пирожки в дорожную сумку, а отец степенно стоял, кивая время от времени, словно в такт своим мыслям. И солнце блестело на крыше вокзала, звонко кричал мальчишка, продававший газеты, вертлявый проводник, докурив, выбросил сигарету и захлопнул дверь, перрон уплывал, уплывали родители, нарядные, улыбающиеся сквозь слезы, едва видные из распахнутого окна. И скоро начались заборы, понеслись дома, поезд выбирался из города, лавируя по пересеченному району, словно крот из норы. Но вот появились поля, бескрайние и пустые, и уходящая родина свистела ветром, как городской пацан, жгла и манила раскаленная солнцем степь – и он покидал ее, уезжая на север.

      5

      Учеба в первый год была беспробудной, как сон. Евгений ничего не хотел замечать,