15 рассказов. Мария Беседина

только все, что видят обобщают и потом записывают. А вы, думали писатели и поэты это только те, которые «С свинцом в груди и жаждой мести, поникнув гордой головой»? – оживился писатель, закинул ногу на ногу и откинулся к стенке.

      – С винцом в груди! Ты, ирод, с винцом и водярой в груди и в брюхе, и насквозь пропитан, – снова вступила вернувшаяся жена.

      – Холодно розе в снегу! Явилась, не запылилась. – Огрызнулся Витёк. Спохватился и продолжил роль маститого писателя и поэта. – Позвольте представить – моя супруга, так сказать, лучшая половина. Розалия Николаевна.

      Роза улыбнулась, вздохнула, махнула рукой и присела рядом с муженьком.

      – Это он Мандельштама так цитирует, – закокетничала она, и продикламировала: Холодно розе в снегу: На Севане снег в пол аршина…

      – В ТРИ аршина, картонка ты вертепная, – возмутился писатель и продолжил сам:

      На Севане снег в три аршина

      Вытащил горный рыбак

                          расписные лазурные сани.

      Сытых форелей усатые морды

      Несут полицейскую службу.

      На известковом дне.

      А в Эривани и в Эчмиадзине

      Весь воздух выпила огромная гора,

      Ее бы приманить какой-то окариной

      Иль дудкой приручить, чтоб таял снег во рту.

      Снега, снега, снега на рисовой бумаге,

      Гора плывет к губам.

      Мне холодно. Я рад…

      Он вздохнул, мы тоже замолкли. Колеса громыхали вроде в такт, да совсем не в такт только прочитанному стихотворению. Ничего было в нем не понятно, но ясно, что сказал поэт о чем-то очень главном. И очень точно.

      Витёк насладился впечатлением, сказал: «Эх, жизнь наша поганая», нагнулся под лавку, ширкнул замком, вытащил водку, разлил в четыре стакана, мы молча чокнулись и выпили.

      – А мы батю похоронили, – выдохнула сестра.

      Глаза ее набухли, но слезы не выкатились, а блеснули, поколыхались и ушли назад.

      – Меня Катя зовут, – сказала она. Вытащила сумку, достала из нее самогонку в красивой иностранной бутылке, отвинтила пробку, налила всем по трети стакана. Снова вздохнула, сказала:

      – Давайте помянем нашего папаню.

      Молча выпили.

      Витёк подержал стакан, выпил чуть позже остальных и произнес:

      – Пусть земля будет ему пухом.

      Розалия пояснила то, что все и так знали:

      – До сорока дней надо говорить «Пусть земля будет пухом», а потом – «Царствие небесное».

      Сестра порылась в сумке и вытащила сало, колбасу, хлеб. Порезала на большие ломти. Все закусили. Опять помолчали.

      Витек отправился покурить.

      – А чего это он весь в наколках, сидел что ли? – наконец дождалась удобного момента моя любопытная сестричка.

      – Нет, не сидел. – Вздохнула Розалия. – Пьяница и дурак, хотя таланта огромного. Напился по молодости в общаге в своем литинституте, а такие же дураки все это и нарисовали, пока он дрых. Неделю они бухали, а проспался, протрезвел – все, назад никак. Так и ходит теперь, пугает людей. Полудурок окаянный.

      Сестра успокоилась.