Пока мы лиц не обрели. Клайв Стейплз Льюис

как только могла, я очутилась у дверей той пятиугольной комнаты, где заточили Психею. Дверь комнаты была заперта снаружи. (Я и теперь использую ее как дворцовую тюрьму.) Перед дверью стоял воин. Это был Бардия.

      – Бардия, – взмолилась я, – впусти меня! Мне надо повидаться с Психеей.

      Он ласково посмотрел на меня, но только покачал в ответ головой.

      – Нельзя, госпожа! – сказал он.

      – Но ты же можешь запереть нас обеих. Из комнаты нет другого выхода!

      – Так и начинаются все побеги, госпожа. Мне жаль и тебя, и ту царевну, что внутри, но ничего не поделаешь. Приказ есть приказ.

      – Бардия, – сказала я со слезами, держась рукой за бок, который болел все сильнее и сильнее, – завтра ее уже не будет в живых!

      Он отвел глаза и сказал:

      – Нельзя!

      Я повернулась, не сказав ни слова. Хотя Бардия и был самым добрым человеком при нашем дворе (если не считать Лиса), в тот день я на какой-то миг возненавидела его сильнее, чем моего отца, или Жреца, или даже Редиваль. А затем я совершила совсем безумный поступок. Страдая от боли, я добежала до покоев Царя. Я знала, что там есть оружие. Я взяла плоский меч, прикинула его на вес, и он не показался мне слишком тяжелым. Я пощупала лезвие и сочла его достаточно острым, хотя настоящий солдат поднял бы меня на смех. Вскоре я снова очутилась у двери темницы. Несмотря на то что женская ярость душила меня, я нашла в себе силы поступить по-мужски, вскричав: «Берегись, Бардия!», перед тем как броситься с мечом на верного воина.

      Разумеется, это было чистым безумием для девушки, которая никогда прежде не держала в руках оружия. Даже если бы я умела с ним обращаться, боль в боку и ноге не позволила бы мне осуществить задуманное. Мне было так больно, что я даже не могла глубоко вдохнуть. Однако Бардии все-таки пришлось воспользоваться своим военным искусством: в основном для того, чтобы не ранить меня. Одним ударом он выбил меч из моей руки. Я стояла перед ним, скрюченная, вся в поту, и тяжело дышала. На лице же Бардии не выступило ни капли пота; этот поединок был для него просто детской забавой, не больше. Сознание собственного бессилия слилось с болью в теле, и я разрыдалась так же некрасиво, как прежде Редиваль.

      – Какая жалость, что ты не родилась мужчиной! – сказал Бардия. – У тебя мужская рука и верный глаз. Не всякий новобранец так хорош в первой схватке. Я бы с радостью поучил тебя воинскому искусству. Из тысячи…

      – О Бардия! – рыдала я. – Лучше бы ты убил меня. Я бы не так мучилась!

      – Не говори глупостей, – сказал воин. – Прежде смерти приходит умирание. Это только в сказках люди умирают мгновенно от удара стали. Смерть легка, разве только когда отрубят голову…

      Я уже не могла говорить. Я ослепла и оглохла от собственных рыданий.

      – Прекрати, – сказал Бардия. – Я не могу смотреть на это.

      Слезы стояли в глазах уже у него самого: это был человек с чувствительным сердцем.

      – Мне было бы намного легче, не будь одна из вас такой красивой, а другая – смелой.