Око Марены. Валерий Елманов

тому же Мстислав Романович, что на Смоленске сидел, братом тебе двухродным доводился. И когда ты с Галича вернулся, чтоб за свой Новгород вступиться, да на Ярослава с Юрием пошел – там тоже все понятно.

      Что именно, она вновь уточнять не стала. Ни к чему свой срам лишний раз прилюдно выставлять. Хоть и отец родной, ан все одно. Вместо этого далее свою ниточку потянула:

      – Ты за старину вступился, Константина на Владимирский стол усадил, порядок должный навел, чтоб средь суздальских Мономашичей тоже все по дедовым обычаям было. А вот ныне я в толк не возьму: чай, в Рязани Святославичи грызню учинили. Так почто тебе туда лезть?

      – Ежели бы черниговские али с Новгород-Северского княжества – тогда и впрямь чужие, – возразил князь. – А с теми, что на Рязани, я в родстве, потому и болит у меня душа. Никогда еще братоубивец на столе княжом не сиживал. Лучше помереть, чем неправду терпеть.

      – Ан тут запамятовал ты малость, – деликатно заметила Ростислава отцу.

      Ну не говорить же ему: «Батюшка, ты хоть одну харатью[15] за свою жизнь читал ли?»

      Нет уж, тут тоньше надобно, чтоб, упаси бог, не обидеть. Лучше про плохую память сказать. Она – дело житейское. Для воина зазору нет предание далекой старины подзабыть.

      – Еще пращур наш общий Владимир, хошь и равноапостольный, но повелел своего брата Ярополка на мечи вздеть, – привела она пример.

      – То сами варяги учинили, – неуверенно возразил Мстислав, сам чувствуя слабость своих слов.

      – Без княжьего дозволения на такое ни один варяг бы не решился, – не согласилась она. – К тому ж не в битве и не в сече, а когда тот мириться к Владимиру приехал. Один! Без меча!

      – А Святополк Окаянный? – взвился князь. – Пришел Ярослав Мудрый и покарал братоубийцу.

      – Это верно, – не стала спорить Ростислава. – Но он поначалу в точности уяснил, что Святополк в смерти братьев повинен, а уж тогда пошел на Киев. А ты, батюшка, сам-то до конца ли уверен, что это Константин Рязанский задумал братьев своих изничтожить?

      – А кто же еще? – с недоумением посмотрел Мстислав на дочь. – Али ты словеса его, кои он в грамотке отписал, на веру взяла? Мол, ненароком в лес пошел, невзначай топорище вырубил. Тогда Глебовы письмена припомни. Там-то вовсе иное сказывается.

      – Стало быть, ты Глебовым словесам больше веришь? – уточнила Ростислава, еще раз прикидывая в уме, как половчее зайти да с чего начать, и припоминая, что именно было написано в обоих свитках.

      – Как же не верить, коль людишки Константина не токмо его братьев под Исадами, но и все их потомство сгубили?! – возмутился Удатный. – Один токмо род Ингваря и остался в живых, да и то потому, что не успел Константин и сам в полон угодил. Ну а после уж исхитрился и своего последнего брата Глеба умертвил. Тут тоже все ясно как божий день. А не выступлю я, чтоб правду на рязанской земле учинить, он и остальных на мечи поставит. Мне же юный Ингварь Ингваревич и братовья его меньшие хошь и двухродные, ан все одно – сыновцы. Стало быть, надобно им заступу дать.

      – Это

15

Харатья – квадратный кусок бараньей или козлиной кожи, вываренной и выскобленной, на которой в то время писались документы и книги.