Давно закончилась осада…. Владислав Крапивин

Там он нисколько не принадлежал себе, им полностью распоряжалась чужая воля. Она не всегда была злая, порой даже наоборот, но не своя… И мысль, что придется несколько лет пребывать в ежедневном подчинении этой равнодушной воле, была страшнее смерти…

      Тетушка вдруг посмотрела внимательно и сказала со вздохом:

      – Ладно, ложись. Может быть, ночью… к тебе придет спокойствие.

      И оно пришло. Потому что проснулся Коля с четким пониманием: туда он больше не пойдет. Так и сказал Тё-Тане. А еще сказал, что чувствует себя дурно и не может встать.

      – Мальчик мой, но… так вопросы не решаются. Извини, но это каприз…

      – Нет…

      – Что «нет»?

      – Всё нет!

      – Значит… ты никогда не станешь моряком. Так?

      – Так. Нет… не знаю. Может, и стану. Для этого не обязательно учиться в корпусе.

      – К сожалению, обязательно… А иначе кем же ты собираешься стать?

      – Хоть кем… Закончу гимназию и медицинский факультет. Буду доктором, как папа́…

      – Папа́ был еще и офицером. И очень огорчился бы, узнав о твоем поведении… Я умоляю тебя: встань и поедем…

      – Хорошо… – он откинул одеяло и поднялся с постели. Увидел себя в мутноватом высоком зеркале: с похудевшим серым лицом, растрепанными локонами, в длинной, как саван, рубашке. И сказал опять: – Хорошо. Едем, раз вы велите. Однако знайте, что очень скоро я там умру. – Он полностью верил сейчас, что так и будет. И даже улыбнулся с облегчением. Потом поплыло в глазах…

      Полину отправили в корпус к вахтенному командиру – с письмом о неожиданном недуге воспитанника. И – за доктором.

      Знакомый доктор Иван Оттович Винтер нашел у мальчика повышенную нервозность и слабость, кои вызваны были, очевидно, излишним обилием неожиданных впечатлений и резкой сменой образа жизни. Сказал, что вскоре все пройдет, и прописал капли.

      Принесенные из аптеки капли Коля послушно пил в течение дня. К вечеру тошнота прошла, голова перестала кружиться, осталась лишь легкая слабость. Она не мешала, однако, ощущению прочного покоя. А покой этот, в свою очередь, был вызван окаменевшей Колиной решимостью: пусть он умрет, но в корпус больше не вернется.

      Так было и утром. На холодный вопрос тетушки, что он собирается делать, Коля сказал, глядя в потолок:

      – Ничего.

      Татьяна Фаддеевна слишком хорошо знала племянника. Гнуть мальчика можно лишь до известного предела, дальше – сломаешь. Она поджала губы… и поехала в корпус одна.

      Ее принял сам контр-адмирал Воин Андреевич Римский-Корсаков. Он был крайне вежлив, но сух. Ибо ходатайство вдовы Лазуновой о своем воспитаннике конечно же показалось директору корпуса не более чем следствием переживаний чувствительного женского характера. И он сказал вначале все, что она ожидала. О мальчиках, которые не сразу вживаются в непростой корпусной быт; о привычке, которая выработается со временем; о необходимости мужского воспитания…

      – Ваше превосходительство… Я все это говорила Николаю многократно. Со всей доступной мне убедительностью.