Гильза с личной запиской. Валерий Поволяев

затем, разом согнав с обветренных губ улыбку, сказал: – Завтра снова полетишь в отряд, к партизанам… Детей велено вывезти как можно скорее.

      – В отряд, так в отряд, нам, татарам, все равно, – покладисто проговорил Мамкин, стянул с головы брезентовый шлемофон, похлопал им по колену.

      – И еще, – добавил Игнатенко посуровевшим тоном, – зайди к дежурному, возьми письмо. Сегодня почта была.

      Вот день какой роскошный, удачный выдался, – просто редкостный, почаще бы такие дни выпадали!

      Из кукурузника, из фанерных закоулков его, пахнущих бензином и масляной краской, выскребались детишки, тем, кто не мог сам себя достать из самолетной глубины, подсобляли взрослые, вытаскивали на свет Божий, отряхивали и ставили в строй… Затем строй этот детский повели в столовую – там ребятам приготовили летчицкое угощение – трофейный шоколад в тарелках и компот.

      Не знали взрослые, что шоколада этого ребята наелись под завязку – в детском доме так плотно напихали его в себя, что даже в старости будут помнить его вкус и морщиться нехорошо, кривить губы с мыслью: а не засунуть ли палец себе в рот, чтобы вырвало?

      Письмо пришло от учительницы младших классов Лены Воробьевой, – вернее, не Лены, а Елены Сергеевны, обаятельной городской особы из Ульяновска, куда Мамкин летал прошедшей осенью получать новый кукурузник.

      В полк гражданской авиации пришла разнарядка на четыре новые машины, и четыре пилота полка, – Игнатенко, Мамкин и еще двое человек – перегнали их по воздушным закоулкам, «задами и огородами», чтобы не напороться на немцев, в свою часть.

      Во всех ульяновских кинотеатрах шел фильм, который народ посещал по нескольку раз в месяц, люди готовы были смотреть это славное кино еще и еще, – «Битва под Москвой». На сеансах зрители растроганно хлюпали носами, вытирали лица платками и рукавами пальто, радовались и мечтали о том светлом, заставляющем замирать сердце времени, когда победа будет одержана не только под Москвой, но и на всех фронтах, по всей линии от Мурманска и Печенги доТуапсе и горных прикубанских сел.

      У летчиков выдался один свободный вечер, и они пошли в кинотеатр, расположенный недалеко от городского сада.

      Дворец киноискусств располагался в старом деревянном здании, стулья в зале были скрипучие, сам зал хоть и просторный, но душный, – впрочем, люди духоты не замечали, вздыхали счастливо и одновременно тревожно, отжимали мокрые соленые платки прямо на пол, под ноги и вскрикивали едва ли не обреченно, испуганно, когда видели гитлеровские танки, крушившие гусеницами детские игрушки, сугробы, из которых торчали мертвые руки со скрюченными пальцами и обгорелые трубы крестьянских хат.

      Мамкин тоже было захлюпал носом, но вовремя остановил себя, вгляделся в сумрак зала, по которому бегали светлые тени, вспыхивали и гасли блики, грохотали тяжелые траки и казалось, что ветер сражения заставляет людей опасливо пригибать головы.

      Позади Мамкина сидела темноглазая, с тонким смуглым лицом девушка, и летчик беспокоился, не загораживает ли он своей