Возвращение. Виктория Хислоп

е одно прегрешение – попыталась пробраться домой незаметно.

      – Мерседес! Где, во имя всего святого, тебя носило? – раздался громкий шепот.

      Из сумрака в переднюю шагнул молодой человек, и девушка, лет шестнадцати, не старше, застыла перед ним, склонив голову и спрятав за спину руки.

      – Почему так поздно? Зачем ты так с нами?

      Он замялся, растерявшись от смешения чувств: совершенного отчаяния и безусловной любви к этой девушке.

      – Ну и что у тебя там? Как будто я сам не догадаюсь.

      Она вытянула вперед руки. На распрямленных ладошках неуверенно покоилась пара поношенных черных туфель; кожа их была мягкой, словно человеческой, а подошвы – протертыми чуть не насквозь.

      Он с нежностью обхватил ее запястья и, удерживая их в своих руках, взмолился:

      – Ну пожалуйста, в последний раз тебя прошу…

      – Прости, Антонио, – тихо ответила она, встретившись наконец с ним взглядом. – Я не в силах остановиться. Ничего не могу с собой поделать.

      – Это опасно, керида миа[1], опасно.

      Часть 1

      Глава 1

      Гранада, 2001 год

      Прошли считаные секунды после того, как две женщины заняли свои места. Они были последними из числа допущенных на представление, и хмурый хитано[2] решительно задвинул щеколды на двери.

      Волоча подолы своих пышных юбок, к зрителям вышли пять девушек с волосами оттенка воронова крыла. Плотно облегающие платья создавали вокруг их фигур завихрения огненно-красного и оранжевого, ядовито-зеленого и охристо-желтого. Насыщенные цвета, коктейль из тяжелых запахов, стремительность появления танцовщиц и их надменная поступь были нестерпимо, нарочито мелодраматичными. За девушками следовало трое мужчин, одетых мрачно, точно на похороны; все в них было черным как смоль – от смазанных маслом волос до кожаных туфель ручной работы.

      Затем атмосфера переменилась: просачиваясь сквозь тишину, в вялом нездешнем ритме зазвучали хлопки, отбиваемые легким и быстрым ударом ладони о ладонь. Один из мужчин стал перебирать струны. Из глотки другого вырвался густой и горестный вопль, который скоро вылился в песню. Резкость голоса перекликалась с грубоватостью этого места и суровостью изрытого оспой лица исполнителя. Только он и его труппа понимали слова на малопонятном наречии, но зрители были способны ухватить смысл. Потеря любимой.

      Так прошло пять минут: в темноте, вдоль стен одной из сырых куэвас[3] Гранады сидело пятьдесят человек, едва осмеливаясь дышать. Песня не закончилась в какое-то одно мгновение – она просто стихла, – и девушки восприняли это как сигнал к уходу. Двигались они с неприкрытой чувственностью, не сводя глаз с двери перед ними, будто бы даже не замечая присутствия иностранцев. В темноте витало ощущение опасности.

      – Это все? – прошептала одна из запоздавших.

      – Надеюсь, что нет, – ответила ей подруга.

      В течение нескольких минут в воздухе висело невероятное напряжение, потом до них донесся непрерывный, приятный слуху звук. Не мелодия, а мягкий рокочущий перестук: щелканье кастаньет.

      Одна из девушек направлялась обратно: она шествовала по вытянутому на манер коридора проходу, тяжело впечатывая шаг и задевая оборками своего наряда запыленную обувь сидящих в первом ряду туристов. Ткань ее платья яркого мандаринового оттенка с огромными черными горошинами туго, так что трещали швы, натянулась на животе и груди. Девушка ритмично притоптывала на деревянных половицах, составлявших сцену: раз-два, раз-два, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…

      Затем ее руки поднялись в воздух; затрепетали, рождая сочную, густую трель, кастаньеты, и девушка начала свое медленное кружение. Пока танцовщица вращалась, она ударяла пальцами по маленьким черным дискам, которые держала в ладонях. Публика завороженно следила за ее выступлением.

      Танец сопровождала песня-плач, исполняемая почти не поднимавшим глаз певцом, а танцовщица все кружилась, погруженная в собственный транс. Если между ней и музыкой и установилась какая-то связь, то девушка ее ничем не выдавала; может, она и осознавала присутствие зрителей, но те этого не ощущали. На чувственном лице застыло выражение абсолютной сосредоточенности; глаза вглядывались в мир, видимый только ей одной. Ткань под мышками потемнела от пота, на лбу выступили капельки испарины, а она кружилась все быстрее, быстрее и быстрее.

      Танец закончился так же, как и начался, одним решительным впечатыванием ноги в пол, словно точкой. Руки замерли над головой, взгляд застыл на низком сводчатом потолке. Никакого интереса к реакции зрителей. Их могло не быть вовсе – для нее ничего бы не изменилось. В помещении стало жарко, и те, кто расположился поближе к сцене, вдыхали гремучую смесь запахов мускуса и пота, которые она распространяла вокруг.

      Не успела она покинуть сцену, как ее место заняла следующая. От второй танцовщицы исходило ощущение

1

Моя дорогая (исп.).

2

Цыган (исп.).

3

Пещеры (исп.).