Лето кончится не скоро. Владислав Крапивин

И солнце, похожее на люстру с тысячей сверкающих подвесок…

      Полыхнуло несколько раз – без звука. Но когда упала короткая темнота, ударил такой треск, что старый двухэтажный дом содрогнулся всеми бревнами. Теплые половицы ударили Шурку по ступням, он подпрыгнул. И услышал, как на кухне сорвался с гвоздя латунный таз – это было продолжение грома.

      Шурка выскочил на кухню. Таз на полу все еще вибрировал. И отражал вспышки. В желтой латуни они были зелеными. Показалось Шурке, что от металла идет тихий равномерный звон.

      Правда?!

      Шурка подхватил посудину и надел на голову. Запах кислой меди ударил в нос. А в ушах – сразу тишина. И пустота бескрайних пространств. И еле слышный шепот эфирных волн – Вселенная не спит.

      – Алло… – неуверенно сказал Шурка. – Гурский… Это я, Полушкин. Гурский, вы меня звали?

      Пространства молчали. Зато земной голос оказался неожиданно близким и сварливым. Плачуще-сварливым.

      – Тебя зачем, окаянная сила, сюда принесло?

      Баба Дуся – маленькая, круглая, в серой рубахе до пят – стояла в двери и мелко крестилась при каждой вспышке. Они загорались в ее толстых очках (без этих очков она – ни шагу).

      – Я это… водички попить, – растерянно соврал Шурка.

      – Из таза, что ли? Никак спятил…

      – Он со стены грохнулся, я и поднял…

      – А на башку-то на дурную зачем надел? Не знаешь разве, что молнии по металлу поперед всего лупят?

      Да, видимо, она ничего такого не подозревала…

      Шурка повесил таз, подошел, щекой лег бабе Дусе на пухлое плечо.

      – Ба-а, ты такая храбрая, а грозы боишься, прямо как в детсадовском возрасте… – А в это время опять: бах! И трах, бух, грох!

      – Пресвятая Богородица!.. Я храбрая с тем, с кем умею справиться. А с этой небесной страстью что можно сделать-то?

      – У нас же громоотвод на крыше… Пойдем спать.

      Он повел бабу Дусю в ее комнатушку. Укрыл одеялом, когда легла. Поплотнее задернул на окне занавеску.

      – Шур, посиди тут на краешке, а? Одна-то я совсем сомлею со страху.

      – Ага, я посижу.

      Он присел у бабы Дуси в ногах, щекой прислонился к завиткам на спинке старомодной кровати.

      Любил ли он бабку? Трудно сказать. Но все же как-то привязался за весну. Бывало, что скучал, если надолго уходила из дома. Как-никак единственная на свете родня, хотя и дальняя. Если, конечно, Шурку не обманули. Может, просто бабе Дусе заплатили как следует, чтобы признала его за внука. Им ведь ничего не стоит… Может, просто эта Евдокия Леонтьевна подошла им по всем условиям. Хотя бы потому, что оказался у бабки тот большой латунный таз: по нынешним временам вещь редкая, старинная…

      Впрочем, Шурка думал об этом без грусти и тревоги, лениво. Что было, то было. И теперь – все к лучшему… В конце концов, баба Дуся его, Шурку, все равно любит как родного. Не по заказу.

      Нельзя сказать, чтобы она его баловала. Бывало, иной раз и прикрикнет: «Ты будешь слушать бабку или нет? Вот скручу полотенце да этим полотенцем меж лопаток!..»

      Шурка